— Э, Мирзо-Хур, какое нам дело до этой девчонки?

— Погоди, Кендыри, — возразил купец. — Это не просто девчонка. У меня есть хорошая мысль, большой барыш может быть! — И приблизив свою бороду к лицу Кендыри, отрывисто произнес: — Она в яхбарской одежде…

— Ну и пусть! — не понимая расчетов купца, отрезал кендыри. — Тебе что? Или в жены взять ее хочешь? Красива, что ли, она? Ты мне лучше скажи, ты дал чай старику?

Последние слова купец пропустил мимо ушей и быстро заговорил:

— Одежда, старик сказал, на ней богатая… Может быть, от путников отбилась в горах? Только, думаю, некому по нашим горам ходить. Думаю, из Яхбара убежала она от отца или мужа, значит, — ищут ее! Понимаешь, хорошие деньги дадут за нее. Узнать, кто ищет, вернуть ему женщину!

— Глупости это, — с холодным раздражением произнес Кендыри. — Будто других нет выгодных дел! Если б Бахтиор и Шо-Пир к себе не взяли ее, еще можно бы… Большой скандал будет, эти деньги в горле у тебя станут.

Купец в раздумье опустил голову. Он и сам понимал, что увезти беглянку обратно в Яхбар будет не просто и, может быть, Кендыри прав. Но все-таки. Тот, в Яхбаре, поймет: больше хлопот — больше денег…

— Оставим это, — решительно оборвал размышления купца Кендыри. — Я спросил тебя: ты дал ему чай?

Купец отвел глаза от прямого взгляда Кендыри и с плохо скрытым смущением ответил:

— Я хотел дать…

— Дал или не дал, спрашиваю?

— Другое я ему предлагал.

— Что?

— Не взял он… Я не виноват, он не захотел взять… Опиум я ему предлагал…

— Опять? Потому что не курит он?

Мирзо-Хур давно уже собирался высказать Кендыри все свои переживания, вызванные непонятной обязанностью безвозмездно поставлять Бобо-Калону продукты. Кендыри уже давно заставлял его делать это, но разве может купец строить свои дела на зыбких и неверных расчетах? Конечно, у Кендыри хитрый ум, Кендыри дал уже много хороших советов но вот этот совет, — будет от него польза или нет, а пока…

— Не могу больше! — возмущенно воскликнул купец. — Не могу, Кендыри! Что будет со мной?… Все давай ему, все давай! Ты слушай, за одно лето только: муки — меру одну, так? Муки — меру вторую, так? Чай давал раз, чай давал два, чай давал три, еще соли давал, гороху семь тюбетеек… Мирзо-Хур потрясал руками. — Мясо, что ты приносил, тоже давал три раза, вот еще мыла привозного давал два куска. Зачем ему мыло, песком мыться старик не может? Не ханское время. Э! Все у меня записано, пожалуйста, я тебе покажу.

Купец было поднялся, чтобы взять в лавке записи, но Кендыри спокойно задержал его движением руки, и купец, все больше волнуясь, продолжал:

— Хорошо, без записи ты все сам знаешь. Я даю, даю, даю, — конца этому нет, старик все берет, как хан, не замечая меня. Презрение на его губах. Как будто я не купец, а факир, п дать ему несу… Вот и ты на меня губы кривя, глядишь, знаю твои мысли: я жаден, я скуп… А ведь я купец, где доход мой? Кто мне будет платить?

— Скажи, Мирзо-Хур, — медленно и задумчиво произнес Кендыри, словно не слышавший этих горячих слов. — Девчонка сегодня ночует у Бахтиора?

Мирзо-Хур сразу осекся, и мысли его повернулись в иную сторону.

— Девчонка?… Ты, кажется, думаешь, что это дело все-таки может дать мне барыш? У Бахтиора, у Бахтиора. Мой человек видел: Шо-Пир на руках понес ее в дом.

— Может быть, ты и прав, Мирзо, — все в той же задумчивости промолвил Кендыри. — Надо узнать, от кого убежала она.

— Ты, Кендыри, тоже думаешь так? — сразу зажигаясь, произнес купец. Ты хочешь сам что-нибудь сделать?

Кендыри холодным, коротким взглядом окинул лицо купца, внимательно посмотрел на луну, словно измеряя время, оставшееся до рассвета, и, вставая, решительно произнес:

— Иди спать! Дверь не запирай, я приду.

Прошел в темноту лавки и, выйдя на террасу уже в сером халате и тюбетейке, не обращая внимания на купца, спрыгнул на землю. Легким шагом удалился по тропе.

Купец тяжело вздохнул, вошел в лавку и притворил за собою створки двери.

Огибая селение вдоль подножья осыпи, Кендыри ни разу не вышел на лунный свет. Только взобравшись на осыпь, где не было уже ни крупных скал, ни кустов, он, не таясь, пошел, поднимаясь все выше. Пересек осыпь и, увидев блещущий ручей, вокруг которого большим темным пятном располагался сад Бахтиора, направился прямиком к нему. Луна уже вплотную приблизилась к краю ущелья, и Кендыри торопился. Неслышно ступая босыми ногами по сухим шершавым камням, он приблизился к ограде, окружающей сад, остановился, прислушался, присмотрелся, потом перелез через ограду и осторожно пробрался к дому. Против террасы, в шалаше из ветвей, сооруженном на четырех высоких столбах, спал Бахтиор; Шо-Пир лежал, завернувшись в суконное одеяло, на кошме, разостланной под деревом. Кендыри обошел спящих сторонкой и подкрался к самому дому. Луна освещала распахнутое настежь окно, в рамах которого не было стекол. Вынырнув из тени деревьев, Кендыри с кошачьей ловкостью прошмыгнул через светлую площадку и приник к окну.

В комнате залитой лунным светом, он увидел большую кровать. На кровати, разметавшись, спала Ниссо. Правая рука спадала с кровати. Черные волосы рассыпались на подушке, и белое. Очень спокойное лицо казалось выточенным из мягкого камня.

Кендыри не ожидал увидеть ее такой. С усилием оторвав взгляд от спавшей перед ним девушки, он внимательно осмотрел комнату. Но того, что искал он, в комнате не было. Тогда он, крадучись, обошел дом. На пустой террасе, среди прочего тряпья, висело выстиранное матерью Бахтиора изодранное платье Ниссо. Кендыри осторожно снял платье с шерстяной веревки, мельком оглядел его и, смяв в руках, сунул под халат. Соскочил в сад и, не оглядываясь, пошел прочь от дома.

Ниссо лежит на мягком дне, и теплые волны качают ее. Воды, наверное мало, потому что можно дышать. Солнце. Тепло. Было бы совсем хорошо, если бы не шум. Но шум, большой шум, тяжелый шум, а кругом — черные, поблескивающие камни. Это не камни шумят: они неподвижны. Это не ветер шумит: ветра нет. Это, наверное. Ворочается с боку на бок Аштар-и-Калон, но где он? Почему Ниссо не видит его? Шум… Шум… Ниссо озирается тревожно, торопливо. Солнца теперь нет света нет. Но тепло. А шум продолжается… из-за камня выходит большой человек. Он черный, он невероятно толст. Он страшный: огромные дряблые уши свешиваются, закрывают отвислые синие щеки. Голова безволосая, вся в буграх, в шишках. Вместо носа темный провал, подбородок раздвоен, похож на копыто, а на шее растут в стороны жесткие волосы… И все-таки Ниссо узнает его: это Азиз-хон. Он вперевалку приближается к ней, и Ниссо очень страшно. Она хочет бежать, но вязкое дно не пускает ее. Азиз-хон неуклонно приближается, Азиз-хон говорит, очень тихо говорит, но голос его покрывает шум:

— Куда ты хочешь бежать? Ведь ты в животе Дракона!

Азиз-хон тянет к ней толстые синие руки. Но между его руками и Ниссо вдруг вырастает добрая Голубые Рога. Она смотри на Ниссо голубыми глазами, вот странно, почему это глаза коровы сделались голубыми? Она поворачивается к Азиз-хону, чтобы кинуться на него, и протяжно мычит…

— А-ио! — наконец удается крикнуть Ниссо, и она просыпается.

Просыпается вся в поту. Приподнявшись на локтях в мягкой постели, тревожно озирается и не может понять: где она?

Но вокруг ничего страшного нет. И все-таки Ниссо кажется, что она не проснулась, — только переменился сон. Вокруг белые стены. Ниссо никогда не видела белых стен. Вокруг гладкая земля, какой она тоже не видела никогда: из дерева, и такая чистая, как пиала, которую мыли в горячей воде. В стене квадратная дырка, в нее бьет солнечный свет, виден кусок голубого неба, пересеченный качающимися листьями тутовника…