Четвертого июня, на рассвете, от спешки даже не выпив чая, мы-Юдин, Зауэрман, Осман и я-выехали с заставы. В первой части пути нас сопровождал эскорт в десять сабель, предоставленный нам Черноусовым: нам предстояло проскочить мимо ущелья Бель-Аули, занятого бандой Ады-Ходжа. Длинной цепочкой всадников растянулись мы по дороге. Нашего возвращения не буду описывать. Ущелье Бель-Аули мы проскочили благополучно. Сделав тридцать километров, в урочище Кызыл-Курган мы расстались с эскортом: дальше дорога была спокойна. В Гульче простились с Зауэрманом,-его встретила здесь жена. Сменив лошадей в Гульче, мы- уже втроем: Юдин, я и Осман — сейчас же двинулись дальше. В этот день мы сделали восемьдесят, три километра по горной дороге, через перевал Чигирчик, и ночевали в совхозе «Катта-Талдык»-первом совхозе на нашей дороге.

Радость, заботливость и сочувствие всюду встречали нас. В Оше нас ждали сотрудники других научных партий, готовившихся к экспедиции на Памир.

Я взял на себя тяжелое дело — извещение родителей Бойе о смерти их сына.

Осман отказался ехать вторично. Он дрожал при одном упоминании о Памире.

В Оше-как дома, как на курорте, в чудесном, жарком, зеленом, пьяном запахами цветущего миндаля, урюка, акаций и яблонь Оше, мы прожили двадцать дней. Мы снаряжались, я ездил в Андижан, Наманган, Фергану, добывал все, что нам было нужно. Все экспедиционные партии объединились, чтобы отправиться на Памир вместе с первой колонной Памир-отряда. Эта колонна рассыплется по всему Памиру и там на заставах и на постах сменит красноармейцев, проживших в жестоком высокогорном климате положенный год.

Двадцать второго июня, ровно через месяц со дня первого моего знакомства с басмачами, мы выехали на Памир. Всех нас-красноармейцев и сотрудников экспедиции, кроме караванщиков, — было шестьдесят всадников. Большой караван верблюдов, вьючных лошадей и ишаков шел с нами. Мы двигались медленно.

Первого июля мы пришли в Суфи-Курган. Здесь мы узнали новости: вся банда Закирбая разоружилась и взялась за мирный труд. Осталась только ничтожная горсточка отчаянных где-то под самым небом, в снегах горных зубцов, над ущельем Куртагата, — Боабек и с ним девятнадцать джигитов. Это те, у кого руки в крови, кто не рассчитывает на прощение. На поимку их Черноусов послал кавалерийский взвод.

Трупы мургабцев и Бойе не удалось разыскать. Узбеки — друзья караванщиков группы мургабцев — искали труп Мамаджана много дней подряд, излазили все горы. Накануне нашего приезда на заставу они сообщили, что видели под обрывом, у разрушенной мельницы, в ложе реки Талдык три трупа: мужчины, женщины и ребенка. Вероятно, это была вся семья Погребицкого. Посланный сейчас же отряд там не нашел ничего.

В сторону Алайской долины отряды не выходили, дабы не спугнуть тех басмачей, которые взялись за мирную жизнь.

Суфи-бек и Закирбай, после того как при нас уехали с заставы, больше не приезжали. Киргизы сообщили заставе, что они бежали в Кашгарию, опасаясь мести бывших своих соратников.

Нам надо было идти на Памир, и мы послали в Алай гонцов с поручением передать всем, чтобы нас не боялись, потому что хотя мы идем с отрядом, но намерения у нас мирные и никого из бывших басмачей карать мы не собираемся.

Нам было поручено провести на Алае разъяснительную работу среди кочующих там киргизов.

Нас, сотрудников экспедиции, двадцать пять человек. Все мы вооружены. У Боабека, мы знаем, всего девятнадцать басмачей. Но места здесь поганые. Такие места, что один хороший и смелый стрелок может из засады перестрелять два-три десятка людей. Потому-то мы и движемся вместе с авангардом Памир-отряда. Авангард этот — отряд пехоты под командой нашего приятеля комвзвода Перцатти. Красноармейцы, правда, едут верхами, но на навьюченных лошадях, без седел и оголовья. Едут так, просто чтоб не тратить сил зря, ибо идти пешком на высоте в несколько тысяч метров над уровнем моря очень тяжело и вредно для здоровья. В отряде под седлами только лошади Перцатти и двух его помкомвзводов. Мы же все-экспедиция-на отличных седлах. У нас условие: по утрам сниматься с лагеря и выезжать, всем вместе. Условие это, однако, не соблюдается: те, кто раньше других изготовились в путь, выезжают вперед. Так и в этот день выхода с заставы экспедиция уже завьючила своих караванных лошадей, а отряд задержался, переправляя верблюжий караван через реку. Чтоб не держать на месте завьюченных лошадей, мы выехали вперед, и это было неправильно: мы должны были дожидаться отряда. Мы ехали гуськом, растянувшись со своим, караваном на несколько километров.

Вот они, знакомые места, по которым я скакал из плена. Все изменилось за этот месяц: нигде и в помине нет снега, река обмельчала и переменила русло в галечном ложе, трава вокруг высока, зелена и густа, кусты разрослись. Странно мне глядеть на эти места, странно узнавать откосы, повороты ущелья, извивы тропы. Вот и место нападения на нас 22 мая. У меня смутная надежда найти тело Бойе. Знаю, конечно, что здесь его уже нет, а все-таки… может быть… Подъезжаю к Юдину, говорю ему, но он не хочет задерживаться. Просит дать ему винтовку. Мало ли… Может быть, здесь где-нибудь Боабек… Передаю ему винтовку. Экспедиция проходит вперед. Я остаюсь один. Я-и это мрачное место. Не сразу устанавливаю детали: все скалы так похожи одна на другую, река с тех пор образовала новый изгиб, а вот здесь не было этой буйной травы. Но разъезжаю шагом вперед и назад, все узнаю: вот щелка, по которой меня гнали наверх, вот там с меня сняли сапоги, вот здесь стояли верблюды. Удивительно странное чувство во мне: ведь все это уже давно кажется мне сновидением, а теперь вот сновидение опять превращается в явь, словно сегодня 22 мая…

Я рыщу по траве, по кустам, по камням вдоль берега, пересекаю реку; кружу по ущелью, вглядываюсь под ноги лошади. Вот, кажется, тут лежал убитый Бойе… Впрочем, я не уверен… Сейчас гравий ничем не отличается от гравия всего ложа реки. Я ищу, и ко мне подъезжают трое сотрудников экспедиции, отставших на полпути: Андреев, Хабаков и Данило, «Данило» — так привыкли мы звать молодого геолога Когутова. Ищем вместе. Лотом я еду в сторону. Здесь речка Куртагата впадает в Гульчинку: узкое ущелье, на пригорке площадка. Тут стояли мургабцы, когда мы подъехали к ним, и басмачи их хотели расстреливать. Подробно исследую площадку. Может быть, остался какой-нибудь след, хоть стреляная гильза? Через Талдык ко мне переправляются Давило и Хабаков. Рыщем вместе. Я оглядываюсь, рассматриваю тропу, по которой мургабцев увели наверх. Вот большая скала, деревья… А что это такое? Из-за скалы торчат две головы. Там кто-то сидит. Вглядываюсь… Да, вооруженные. Торчат винтовки, и поодаль видна морда лошади.

Это совершенно для меня неожиданно. Подзываю Хабакова и Данилу.

— Видите?

Да, видят. Может быть, это какие-нибудь красноармейцы? Но откуда им быть здесь, да и зачем им прятаться от нас за камнем?…

С оружием наготове, горячим коней, едем к скале, окликаем тех… Головы исчезают, мелькнул ствол ружья… Только басмачи могут скрываться от нас. Басмачи? Неужели?

Но кто б это ни был, надо предупредить. Все трое мы скачем назад через Талдык к стоящему здесь Андрееву, коротко совещаемся и карьером разъезжаемся в стороны: Андреев, Хабаков и Данило-вдогонку экспедиции, чтобы предупредить ее, а я-вниз по Талдыку, навстречу отряду. Скачу километра два-три, вижу колонну, впереди два дозора. Предупреждаю дозоры, подъезжаю к Перцатти.

— Михаил Петрович! Нужно осмотреть ущелье. Мы сейчас заметили там двух вооруженных. Думали-наши красноармейцы, но они скрылись, когда мы окликнули их.

Вылетаем вперед: я, помкомвзвода, Перцатти. За нами нахлестывают вьючных лошадей красноармейцы.

Обыскиваем ущелье — никого. И вдруг, из ущелья, навстречу нам выезжает отряд пограничников. Узнают меня. Командир взвода радостно здоровается со мной.