Нет сомнения, не одни только фрукты, пшеница и коконы шелковичных червей принесут богатство Шугнану и Ишкашиму. Синий памирский камень и много других ценнейших камней ждут энергичных советских людей, чтобы обогатить их искусство и поднять славу его выше памирских гор!

А таджикские писатели и поэты создадут реалистические романы и поэмы о легендарном синем памирском камне и о молодых таджиках-петрографах и минералогах!

«Вот лазурит-то ярко-синий, горящий тем синим огнем, который… жжет глаза, то бледно-голубоватый камень, с нежностью тона, почти доходящей до бирюзы, то сплошной однородной синей окраски, то с красивым узором сизых или белых, пятен, переплетающихся и мягко сплетающихся в пестрый и разнообразный узор. Мы знаем камни из Афганистана, из почти недоступных заоблачных высот Памира то с многочисленными точками золотистого колчедана, которые рассеяны, подобно звездам на темном фоне южного неба, то с белым узором пятен и жилок; мы знаем в камнях с отрогов Саян близ берегов Байкала все окраски от темно-зеленого до густо-малинового, и еще со времени арабов нам известно, что путем нагревания на огне эти цвета можно перевести в темно-синий. «Настоящий драгоценный лазурит только тот, который 10 дней может пробыть в огне, не теряя своего цвета», — говорят нам армянские рукописи XVII века…»

В таких поэтических выражениях-перед витриной музея-способен говорить о камне геолог, географ, геохимик Александр Евгеньевич Ферсман. У него следует нам учиться находить истинное наслаждение в красоте камней.

…Над мирной, спокойной Невой-величественное здание Эрмитажа. Среди залов, наполненных мировыми сокровищами, нас привлекает тот, вся стена которого занята огромной картой СССР, сделанной из самоцветных камней.

Эта мозаичная, драгоценная карта побывала на выставке в Париже, потом совершила путь через океан, была выставлена в Нью-Йорке, а когда вернулась в Советский Союз, то ей было отведено почетное место в Эрмитаже.

После Великой Отечественной войны, когда линия границ нашей страны изменилась, эту карту необходимо было переделать. Карта была разобрана. Нужно было установить новые границы СССР; нужно было переставить все рубиновые красные звезды, обозначавшие прежде промышленные объекты и стройки, а отныне призванные обозначать города (так как раньше это была «карта индустриализации СССР», а теперь она становилась административной).

Камнерезчики-ученики 24-го ремесленного училища, расположенного неподалеку от Эрмитажа, эту трудную и искусную работу проделали превосходно. Карта была выставлена в. Эрмитаже на постоянное обозрение.

Снова вернувшись из путешествия на Памир, я смотрю на эту карту с волнением. Все моря, озера и реки-синие и голубые, сделаны из того синего памирского камня, из лазурита, из ляджуара, который был вывезен с открытого нами месторождения.

Скоро, очень скоро карту придется опять переделывать, понадобятся новые куски драгоценного ляджуара:

Волго-Дон уже выстроен, в близком будущем будут закончены все другие великие стройки; синие полосы гигантских каналов нужно будет протянуть и на этой карте.

И я мечтаю о том, чтоб одна из новых московских или ленинградских станций метро была облицована памирской ляпис-лазурью, так же как некогда по замыслу знаменитого архитектора Камерона был облицован сибирским и афганским лазуритом Лионский зал «Саркосельского» дворца. Это великолепное произведение искусства, варварски уничтоженное разгромившими город Пушкин фашистскими захватчиками, может быть превзойдено только в нашей социалистической стране, в которой советский народ щедрой и талантливою рукой создает для себя невиданные художественные ценности.

Синий памирский камень достоин того, чтобы украшать им великие творения нашего искусства. Горы сурового Памира склонят свои седые главы перед великим советским народом, даря ему свои необычайные богатства!

1931-1953

Прежде всего, — что такое «тумор»?

В наши дни на советском Памире увидеть тумор уже очень трудно, но в 1930 году, когда я впервые путешествовал по Памиру, тумор был явлением столь же распространенным, как, скажем, в Ленинграде грипп. или трамвайный билетик. Тумор мне представлялся трудно излечиваемой болезнью, первоначальным назначением которой было спасать от бед людей и животных, излечивать их от всяких болезней. Парадоксы здесь ни при чем, это все очень просто и ясно.

Когда впервые, в 1930 году, мне захотелось иметь тумор, я не мог добыть его у памирских жителей, потому что на кобыле, нанятой в Ишкашиме, я проезжал глухими исмаилитскими кишлаками по Пянджу, вдоль самой афганской границы. Легче было сделать золото из железной подковы, чем у исмаилита купить тумор. За кобылой моей бежал паршивенький жеребенок с голубым превосходным тумором на шее. Когда на узкой тропе шедший впереди ишкашимец, владелец кобылы, на минуту скрылся за поворотом, я мгновенно спешился, поймал жеребенка за хвост, воровским движением отвязал жеребячий тумор и, вскочив в седло, с тумором в кармане и с независимым видом поехал дальше. Через пять минут на неверном прутяном мостике, который я объехал низом, вброд через речку, жеребенок провалился и повредил себе ногу. Это было глупое совпадение, но если бы ишкашимец знал, что тумор украден мною, получился бы, конечно, грандиозный скандал с участием жителей ближайшего встречного кишлака и были бы все основания упрекать меня в неосторожном отношении к предрассудкам местного населения.

Другой раз это было в дарвазском кишлаке Паткан-Об, ниже Калай-Хумба, по Пянджу, тоже на афганской границе. По ледопадам Кашал-Аяка мы только что спустились с ледника Федченко в верховья Ванча и теперь направлялись через перевал Кафтармоль в Муминабад и в Куляб. Нас было несколько человек в гостях у Гасана Самидова- председателя одного из таджикских трестов. Самидов приехал в Паткан-Об вместе с нами после двухлетней разлуки с родными. Маленький глухой кишлачок Паткан-Об был его родиной, и поэтому дехкане-все родственники нашего спутника толпились на плоской крыше его глинобитного дома и всеми способами старались выказать нам лучшие знаки гостеприимства. Наши лошади после долгой голодовки за. время пути по Пянджу были накормлены так, что у них чуть не лопались животы. Мы чувствовали себя примерно так же, как наши лошади, а в данный момент, развалившись на одеялах, поедали, вкусную шукана- кушанье, состоящее из многих слоев пощечины (ибо так переводится на русский язык слово «шапоты», обозначающее тонкие мучные лепешки, насквозь пропитанные жирным бараньим бульоном с мелкими кусочками жареного мяса).

Вот тут-то Кашин-советский работник, сопровождавший нас от самого Ванча,-и вытащил из кармана большую, отпечатанную в бомбейской типографии, конечно, не без помощи англичан, индульгенцию. На листке газетной бумаги было напечатано пять одинаковых текстов, каждый в две полосы. Предполагалось, что лист будет разрезан ишаном ножницами на пять частей и принесет ишану не меньше пяти быков. Если б Кашин вздумал стать ишаном, он, конечно, мгновенно разбогател бы, обладая таким листом. На каждой полосе красовались неискусные типографские изображенья распяленной ладони и что-то еще. Когда Кашин развернул тот лист, внимание дехкан стало острым и напряженным. Они теснее столпились вокруг, и никто не знает, то думал каждый из них об обладателе священной души тумора шиитов-Кашине. Я назвал этот лист не тумором, а душою тумора потому, что только зашитый в свернутую треугольником тряпочку или в сложенный так же кусочек кожи, сей заклинательный лист мог считаться обретшим плоть,-становился настоящим тумором. И тогда такой амулет, украшенный бусами, верующие вешали себе на грудь, либо пристраивали под мышкой, либо закладывали за ухо, — как великолепное средство от всяческих бед и болезней.