Ездивший в Волость Швецов однажды принес Шо-Пиру листок бумаги.

— Погляди, полюбуйся! Нас касается!

Шо-Пир прочел:

«Наш корреспондент сообщил нам о возмутительном случае, произошедшем в Яхбаре и ярко иллюстрирующем положение на русской границе. Жена правителя этого ханства, почтенного Азиз-хона, была с политической целью украдена русскими большевиками и увезена ими в советский Сиатанг. Несчастный муж со своими родственниками приходил в Сиатанг, умолял вернуть ему любимую жену. Местные жители единодушно поддержали его и, возмущенные дерзким отказом большевистских чиновников, восстали. Но большевики усмирили восставших кровавыми способами, заключив в тюрьму ни в чем не повинного Азиз-хона, расстреляв всех его родственников и множество безоружных жителей. Жена Азиз-хона до сих пор находится в Сиатанге, чувствуя себя глубоко несчастной. Большевистский комиссар, по фамилии Медведев, держит ее у себя в доме, надев на нее русское платье, угрозами и насилием вынуждает ее вступить в комсомольскую партию. Следует только удивляться долготерпению и неосмотрительности Властительного Повелителя, заключившего дружественное соглашение с Красной Россией в тот самый момент, когда большевики казнили беззащитных яхбарцев — его злосчастных подданных…»

— Это… Что это? — поднял глаза от листка бумаги Шо-Пир.

— Это? — презрительно усмехнулся Швецов. — Ничего особенного. Заграничные штучки. Из их газет, с той стороны к нам попала. Мы перевели на русский язык.

— Знаешь?… Это даже смешно.

— Само по себе смешно. Но когда такое «художественное произведение» попадет в какую-нибудь европейскую столицу и фигурирует там как документ, объясняющий так называемые «пограничные инциденты», и почтенные дипломаты с двумя подбородками опираются на него, чтобы напакостить нам в нашей внешней политике, то это уже не смешно.

— Единственное слово правды тут, что Ниссо живет в одном доме со мной и носит русское платье. Но кто мог сообщить об этом? До нападения банды она одевалась иначе. Да и комсомола здесь у нас не было.

— А вот об этом, брат, нам не мешает подумать. Бывает, на одном слове срываются. Этим сейчас занимается в Волости наш Особый отдел. Думаю, как-нибудь разберется, не у нас ли где-либо живут такие «челобитчики к мировой справедливости и гуманности». А? Что скажешь?

— Скажу тебе, Швецов, — серьезно ответил Шо-Пир. — Если сразу не поймать такого, он, пожалуй, нырнет, ускользнет и еще много лет будет вертеться среди нас нераспознанным. В наши города проберется, вылезет на какой-нибудь ответственный пост. В конце концов попадется, конечно, но сколько за это время навредит?… многому еще нам поучиться надо: машинка тут, видно, действует тонкая, разобрать такую — зорче часового мастера надо быть… А границу нашу крепко запереть нужно!

— Что касается границы… Впрочем, пока даже тебе не имею права говорить… Проживешь здесь до будущего года — увидишь сам…

— Теперь остановимся, — ответила Ниссо и положила на луку седла повод.

Усталые лошади встали рядом, жадно дыша, кося глаза на преодоленный подъем. Ниссо сдвинула на затылок шапку-ушанку, заправила в нее волосы. Мертвый, первозданный мир простирался внизу: продолговатая чаша долины, выпаханной ледниками, исчезнувшими тысячелетья назад: горы — ряд за рядом гладкие внизу, острые в гребнях. Их освещало солнце, но в прозрачной дали они лиловели.

— Застегни полушубок, — сказал Шо-Пир. — Ветер.

— Шо-Пир, я люблю такой ветер! Посмотри вниз, они на мышей похожи.

— Кто?

— Горы, вон те, внизу. Как будто все рядом встали, носы вперед и из этой долины едят. Маленькие… А вот снежные над ними — как бороды больших стариков. Блестят!… Правда, совсем как люди?

— Выдумщица ты, Ниссо, — сказал Шо-Пир и перевел натрудившую плечо винтовку на другую сторону. Затем тяжело перегнулся в седле, навалился на одно стремя, сунул пальцы под взмокшее брюхо лошади, пробуя слабину подпруги. Выпрямился. — На двести километров кругом теперь нет людей!

— Сколько нам ехать еще, Шо-Пир?

— Недели две ехать, — задумчиво ответил Шо-Пир. — Уже три едем. Надоело?

— Никогда не надоест! — ответила Ниссо. — Посмотри! Посмотри! Как красное зеркало там, все разбилось и все-таки горит…

— Это скалы отражают закат. Моренами называют их!

— А когда ты обратно в автомобиле поедешь, сколько дней понадобится тебе?

— Если дорога уже будет готова — в три дня прокачу тебя. Представляешь себе, как поедем?

Ниссо промолчала. Она не хотела представлять себе, как поедет обратно. В глубине души она давно сказала себе, что ей незачем ехать обратно. Нет, она уехала из Сиатанга совсем не для того, чтобы вернуться туда. Даже в автомобиле! Конечно, Шо-Пир думает обо всем иначе. Он говорит, что ей непременно захочется вернуться, захочется работать в Сиатанге. А сам он уехал из Сиатанга только потому, что прослышал о новой строящейся дороге, конечно, он первый хочет проехать по ней в автомобиле… Ведь он шофер. Всю зиму он жил в нетерпенье. Всю зиму он ждал открытия перевалов. Ниссо тоже ждала и вот едет теперь, — какое счастье, что она едет, наконец, в большой мир! Вот только две недели еще, — проехать вот эти горы и те… и вон те… и еще вот те, чуть виднеющиеся вдали, совсем как призраки они — легкие! А там откроется все, о чем она так долго мечтала: города, большие города, большие люди, Москва!…

«А может быть, я и сама стану когда-нибудь большим человеком? Ведь я же не в Яхбаре живу! Вот Шо-Пир сказал, когда к перевалу мы выбирались: «Погляди назад, вон зубцы — это страны, такие же, как Яхбар, в котором ты не могла бы стать человеком. Сколько таких Яхбаров еще существует там, где нет нашей советской власти?! А теперь глянь вперед, все доступно тебе!…» В самом деле, ведь я еду учиться, буду знать все. Почему бы мне не стать большим человеком? Я так хочу? Какая я счастливая, — что может помешать мне?…»

— О чем замечталась Ниссо?

Ниссо быстро обернулась к Шо-Пиру. Их колени соприкасались — так близко стояли одна к другой лошади. Лошадь Шо-Пира положила свою голову на гриву маленькой лохматой лошадки Ниссо, терлась губой о гриву.

— Дай руку твою, Шо-Пир… — Ниссо схватила большую ладонь Шо-Пира, чуть нагнувшись в седле, порывисто сжала ее, ласково отпустила. — Ни о чем! Поедем теперь.

И оба двинулись вниз с перевала.

Безмерные пространства Восточных Долин совсем не походили на скалистые глубокие ущелья Сиатанга, оставшегося далеко-далеко позади. Каждый вечер вот уже три недели — Шо-Пир и Ниссо выбирали под склоном какой-нибудь горы травянистую лужайку у первого попавшегося ручья; стреножив лошадей, пускали их на подножный; собирали кизяк или терескен, разводили костер, не раздеваясь, в белых овчинных полушубках, спали на кошме под ватным одеялом. Просыпались с рассветом, седлали лошадей, ехали дальше… За все три недели только однажды встретился им стан кочевников. Ту ночь Шо-Пир и Ниссо провели в юрте, пили густое ячье молоко и кумыс, до утра вели разговоры с набившимися в юрту кочевниками; те интересовались большими делами, что вершатся за пределами Высоких Гор, спрашивали о том, что такое колхозы, о которых донесли им весть другие кочевники, о новой дороге, которая уже тянется сюда от больших городов, и о летающей машине, промчавшейся недавно над их становищем…

Шо-Пир и Ниссо сами не знали решительно ничего: ведь они ехали с другой стороны — к новостям, а не от новостей…

Бесконечным кажется путь. Людей нет. Только сурки верещат, вставая на задние лапки у своих норок, — жирные, непуганые сурки.