Науруз-бек в растерянности и даже смущении не знал, что ему делать дальше. Ущельцы тихо, вразброд выходили из крепости, их никто не удерживал. Толпа редела.

Среди разделившихся на кучки басмачей возникли приглушенные разговоры. Шептались и приближенные Азиз-хона.

Риссалядар порывисто встал, вышел на середину двора, приказал часовым никого из крепости не выпускать.

Все теперь ждали появления Азиз-хона.

Он, однако, из палатки не выходил. Заглянуть к нему не решались.

Тело повешенной Мариам раскачивалось на легком ветру. В камнях за башней бежала избитая Рыбья Кость. На нее не обращали внимания.

Вдруг на полном скаку в крепость ворвался всадник: он соскочил со взмыленного коня, закружился, ища Азиз-хона, растолкав всех, нырнул в палатку.

Азиз-хон выглянул из палатки, жестом подозвал риссалядара, коротко сказал ему:

— Караван не остановился на ночь. Убери всех. Поезжай туда!

И сразу начался переполох. Басмачи заметилаись по двору, переругиваясь, размахивая оружием, торопливо седлая коней. Риссалядар вскочил в седло и, на ходу заряжая винтовку, рысью выехал из крепости. За ним устремились десятка два всадников. Другие окружили толпу сиатангцев и, яростно крича, погнали всех к селению.

Пообещав смерть каждому, кто выйдет из дому, басмачи помчались дальше по пустым переулочкам, вдогонку за риссалядаром.

В одиночку и группами всадники выносились из крепости, нахлестывая коней, не обращая внимания на камни и рытвины, — всем хотелось как можно скорее промчаться за первый мыс ущельной тропы, чтобы не опоздать к захвату верной и богатой добычи. Халифа, Науруз-бек, купец Мирзо-Хур, видимо хорошо зная повадки басмачей, тоже уселись в седла и во главе с Азиз-хоном выехали сдержанным шагом. Явно недовольные полученными приказаниями, в крепости остались лишь несколько басмачей, охраняющих башню и награбленное имущество.

Двор крепости опустел. Мрачный и одинокий, за весь день не проронивший ни слова, Бобо-Калон остался сидеть среди накиданных перед палаткой подушек. Кендыри, выйдя из-под навеса своей цирюльни, расхаживал по двору, заложив руки за спину и поглядывая то на следы пиршества, то на потемневший, обезображенный труп качающейся в петле Мариам, то на сидящих возле башни басмачей.

Кендыри размышлял о Ниссо и о том, что заставило его отвести от нее петлю. Больше всего он был занят сейчас продумыванием дальнейших ходов искусной, точно рассчитанной и пока безошибочной дипломатической игры. Обученный целиться далеко, он рассчитывал на живую Ниссо как на весьма убедительную запасную рекомендацию… Судьба каравана его мало интересовала.

Неожиданно Кендыри заметил за башней, среди камней, нависших над берегом, взлохмаченную женскую голову. Она тотчас же скрылась, но Кендыри стал искоса наблюдать, якобы разглядывая вершину горы. Охранники сидели с другой стороны башни и видеть ничего не могли.

Женская голова в камнях на мгновение показалась опять, — Кендыри узнал Зуайду, но, заинтересованный причиной ее появления, решил не показывать, что видит ее. Припадая за камнями, Зуайда осторожно пробиралась все ближе. Кендыри отошел к палатке, сел на камень и, упершись локтями в колени, будто бы в крайней усталости, закрыв ладонями лицо, продолжал сквозь пальцы наблюдать. Он понял: Зуайда пробирается к лежащей у подножья башни Рыбьей Кости. Конечно, Зуайда подвергала себя опасности: если б кто-нибудь из оставшихся басмачей заметил ее, разговор был бы очень коротким. Чтоб добраться до Рыбьей Кости, Зуайде предстояло выползти из-за камней и пересечь открытое, метров в десять шириной, пространство двора. Выглянув из-за последнего камня, Зуайда долго и настороженно осматривалась — больше всего ее, очевидно, беспокоил Кендыри… Но он не вставал с места, не двигался и, казалось, совсем забылся.

Зуайда решилась. Пригнувшись, неслышно касаясь земли, она подбежала к Рыбьей Кости. Напрягая все силы, подняла ее на руки, потащила обратно к камням…

Кендыри, сообразив, что и этот случай может ему пригодиться, порывисто встал, закашлялся. Зуайда на бегу оглянулась, Кендыри заметил ее испуганный взгляд. Она споткнулась, вместе со своей ношей упала и замерла, глядя на приближающегося Кендыри затравленными глазами.

Кендыри изобразил на своем неподвижном лице улыбку, приложил палец к губам, отвернулся, неторопливым шагом прошел сторонкой. Ему важно было только, чтоб Зуайда знала: он видел.

Когда Кендыри, обойдя башню, снова вернулся к тому месту, ни Зуайды, ни Рыбьей Кости среди камней уже не было. Кендыри самодовольно подумал, что в искусной игре у него появился новый, небольшой, но вовсе не лишний козырь.

Слуга Азиз-хона, Мир Али, — тот самый Мир Али, который когда-то увел из селения Дуоб мать Ниссо, Розиа-Мо, — вторые сутки дежурил с пятнадцатью басмачами в скалах, там, где река Сиатанг впадает в Большую Реку. Азиз-хон велел ему, не обнаруживая себя, пропустить караван на ущельную тропу и затем незаметно идти за караваном по пятам, чтобы отрезать путь к отступлению.

Мир Али в точности выполнил приказание Азиз-хона: караван спокойно повернул от Большой Реки на сиатангскую тропу и углубился в ущелье; следом, крадучись, двинулись басмачи.

К концу дня растянувшийся караван находился примерно на середине пути от устья реки Сиатанг до селения. Впереди ехал верхом Шо-Пир. Он был доволен своим путешествием в Волость. Хотя ему и не удалось повидать секретаря партбюро Гветадзе, который уже с месяц странствовал, знакомясь с ущельями верхних притоков Большой Реки, караван назначенных для Сиатанга товаров был составлен отменно: в нем было все необходимое ущельцам. Помог Швецов, принявший Шо-Пира как старого, закадычного друга. И хотя впервые за несколько лет Шо-Пир снова стал в Волости Александром, да не Александром, а Сашей Медведевым, он ясно осознал, что не тот он теперь, — и опытней, и самостоятельнее, и умнее стал он с тех пор, как пришел в Сиатанг.

То и дело поворачиваясь в седле бочком, Шо-Пир поглядывал на идущих за ним завьюченных лошадей.

Местами тропа была так узка, что высоко подтянутые вьюки проходили с трудом. Левая их половина нависала над клокочущей внизу рекой, правая цеплялась за отвесные скалы. Лошади, пугливо кося глазом, шли по самому краю обрыва, камешки из-под копыт сыпались в реку. Шо-Пир останавливал караван, спешивался, вместе с караванщиками осторожно проводил лошадей через опасное место поодиночке. Дважды за минувший день на неверных и узких карнизах пришлось снимать вьюки и, балансируя над пропастью, переносить их на плечах.

Следом за Шо-Пиром на крупном осле ехал зимовавший в Волости дородный фельдшер Ануфриев. Он не привык к горам, страдал головокружением, охал, бледнел всякий раз, когда тропа вилась над пропастью. Пешком идти ему было тяжело, ехать на лошади над такими отвесами он боялся, и потому Шо-Пир еще три дня назад, отдав его лошадь под вьюк, предложил ему одного из самых сильных и спокойных вьючных ослов, из тех, что шли в хвосте каравана. Ануфриев почувствовал себя лучше, меньше жаловался на судьбу и даже вступал в непринужденные беседы с Шо-Пиром, когда тот шел рядом, закрепив повод своего коня на луке седла и предоставив коню идти без всадника.

Позади каравана, замыкая его, ехал верхом комсомолец Дейкин, посланный в Сиатанг, чтоб организовать там первый советский кооператив. К трудностям пути Дейкин относился с полным безразличием, настроение его было прекрасным, грозная красота ущелья нравилась ему. Мурлыча себе под нос песенку, он с удовольствием разглядывал острые зубья гранитных вершин, косматые перепады реки, камни, на которые осторожно ставил подковы его маленький конь, растянувшихся перед ним длинной цепочкой ослов, лошадей вдали, то и дело исчезавших за ближайшим, огибаемым тропой мысом.