Один мужчина ударил другого так, что раздался треск костяшек. Другой был снесён и растоптан людской толпой, напиравшей сзади. С внезапным визгом ещё один человек впал в панику и бросился к лестнице, пытаясь «плыть» через своих собратьев. Далеко он не «уплыл».

— Почему они так спешат возвратиться к своим трудам? — спросил Хавьер стоявшую рядом Адору. — Они спятили?

— Нет, просто глупы, — ответила она. — Надсмотрщики всегда бьют выходящих последними.

— Может, тогда нам тоже стоит поспешить? — сказал Хавьер, но Адора покачала головой.

Даже в этом мраке он видел, как свет играет в её волосах, своим незапятнанным светом. Она красива, решил он. Единственная красота, оставшаяся в мире.

— Береги силы, — ответила она. — Всегда остаётся несколько, оглушённых ближним боем.

— Что делать, если нет? — нахмурился Хавьер.

— Ну что ж, тогда мы оглушим пару, — сказала Адора и улыбнулась, показав зубы белые, словно у акулы в океане, полном тюленей.

Хавьер хмыкнул и решил, что она шутит. Вскоре толпа рассосалась, и она повела его вперёд, проталкиваясь мимо слабых рабов, оставшихся в яме. Хавьер не заметил, как некоторые из них вздрогнули, когда увидели, кто толкает их, а если и заметил, то предпочёл тогда не задумываться об этом.

Он позволил ей подняться по лестнице первой, любуясь её фигурой. Затем последовал за ней в ожидающий свет факелов. После часов, проведённых во тьме ямы, он прищурился от яркого света, после чего протёр свои заслезившиеся глаза, пока вокруг лодыжек замыкались железные кандалы, которые соединяли членов одной артели. Но когда он поднял глаза, его дыхание перехватило.

Адора не была закована в цепи вместе со всеми остальными. Вместо этого она присела перед поглаживавшим её монстром. Как и все остальные из этого отвратительного рода, зверь имел острые долотообразные зубы и мерзкий хвост-плеть. Он также обладал чёрными глазами-бусинками, которые блестели злобой и коварством, и непристойно голым морщинистым рылом. В отличие от своих собратьев, он был огромен. Даже ссутулившись, крысолюд был ростом с человека и даже шире в плечах.

Но то, что вызвало у Хавьера удушающий ужас, было не сама тварь, но то, как она касалась Адоры, поглаживая своими грязными когтями её волосы в некой гротескной пародии на привязанность.

Прежде чем осознал, что делает, он вскочил на ноги, сбалансировав вес и расслабив плечи. Если бы не оковы на его лодыжках, то он напал бы, вооружённый или нет, и это стало бы его концом. Впрочем, тяжесть стали на ногах и мёртвый вес толпы рабов вокруг дали ему некоторую паузу, и в этот миг Адора посмотрела на него.

Она подмигнула, и впервые он заметил, какие голубые у неё глаза. Как чистые моря и ясное небо, что ожидали их на поверхности. Затем она наклонила голову, показывая, чтобы он оставил её. Этот знак был едва заметен, но он последовал за ним, бездумно, как бык за мелькнувшей красной тряпкой.

Они выживут, Хавьер понял это. Выживут вместе.

Он позволил увести себя вместе с остальными рабами и даже не оглянулся, когда услышал успокаивающе-сладкий голос Адоры, зашептавший позади.

А Адоре нужно было успокаивать. После того, как его подчинённые унеслись прочь, их кнуты радостно танцевали по коже рабов, Скиттека развернулся и неуклюже побрёл к святилищу своей норы. И только тогда, когда они благополучно устроились за тяжёлыми железными дверями, только тогда он обратился к Адоре и излил душу.

— Васс идёт, — просто сказал он. Как только он произнёс эти слова, то его хвост задрожал, и даже Адора смогла учуять изменение его запаха. Она ничего не сказала. Она и не должна была. Скиттеке, очевидно, нужна была возможность выговориться, а из всех живых существ Адора была единственной, кому он мог довериться.

— Иваскик, Иваскик, Иваскик, — повторяло существо, его голос поднялся до высокого пронзительного воя. — Он предаст меня, мерзкая тварь. Он использует меня, чтобы избежать расплаты за собственные неудачи и сделать их моей виной. Когда прибудет Васс, Иваскик будет винить меня за ослабление потока камня, трижды проклятый лжец.

Скиттека вцепился в неё, пока говорил, но она перенесла его болезненные ласки так же терпеливо, как и всегда. На самом деле, она даже практически не чувствовала их: когда её отвратительный монстр говорил, Адора увидела первые трещины, появляющиеся в её заключении в стенах её темницы.

— О, Васс, — Скиттека застонал, в его испуганном голосе слышалось сочетание ужаса и восхищения. — В Кааске он сковал вместе всех укротителей и позволил их же рабам отплатить им. Ни один не пережил своих собственных кнутов. Потом был Тсатсабат, где он, как говорят, просто запечатал шахту и заполнил её отравленным ветром. Представь себе, как они, должно быть, царапались и бились, пока их лёгкие плавились.

Скиттека остановился и облизал пожелтевшие клинки своих резцов длинным розовым языком.

— А в Искуваре он запечатал надзирателя в котёл, а затем добавил его в кашу для рабов. Говорят, что он добавлял в огонь по одному угольку, и прошёл целый день, прежде чем его жертва перестала кричать. Целый день. Имей в виду, тот был пойман на краже искажающего камня.

Трещины, которые увидела Адора в своём заключении, постепенно становились реальными возможностями. Это были слабые возможности, чтобы обрести уверенность, но достаточные, чтобы заставить пылать бережно взращённые угли её надежды. Пока Скиттека продолжал говорить, её синие глаза горели во тьме.

— Проклятый Иваскик, — продолжал Скиттека, восторг перед Вассом сменился пронзительной жалостью к себе. — Он сдаст меня Вассу, и произойдёт что-то ужасное.

Адора почувствовала вспышку презрения и подумала, как этот слабак стал мастером над рабами. Скорей всего, это было из-за его мышц, решила она. Конечно, не из-за его мужества.

— Мой господин, — сказала она, её лицо опустилось. — Если Иваскик действительно предаст вас, то мне конец. Без вас я ничто.

Скиттека ударил её. Это оказалось для неё полнейшей неожиданностью, и Адора закувыркалась по каменному полу норы. Боли не было, пока не было, но она почувствовала, как онемение поползло вниз по одной стороне тела, и потёк тёплый ручеёк крови.

— Неблагодарное существо! — взвизгнул Скиттека, когда она, шатаясь, поднялась на ноги. Вытащил свой кинжал, и, хотя само лезвие было тупым, но жидкость, покрывшая его, светилась с ядовитой интенсивностью. — Как ты можешь быть столь эгоистичной?

Он наклонился к ней, его чудовищная туша заслонила свет от фонаря, и Адора поняла, что в этих кошмарных глубинах смерть, наконец, доберётся до неё. Она не стала попусту тратить время на то, чтобы волноваться об этом.

— Простите меня, мой повелитель. Я только намеревалась испросить вашего позволения убить Иваскика.

Скиттека остановился и попятился назад, как будто в него выстрелили из джеззайла.

— Убить его? — переспросил он, надежда наполнила его голос. — Но как может такая кошечка, как ты, убить Иваскика?

Адора посмотрела на него и в первый раз, после того как она встретила существо, не предприняла ни единого усилия, чтобы изменить свои черты. Показное смирение не омрачило фарфоровую твёрдость её лица, от ложного страха не расширились её хищные глаза и не задрожали её исхудавшие, но всё же совершенные губы. Её прямая спина не склонилась с показным раболепием, и не сгладилось то высокомерное спокойствие, с которым она держалась.

Она стояла перед ним, сбросив маску, и Скиттека сделал ещё один шаг назад, и ещё один. Он чувствовал себя, словно вонзил зубы в мягкую плоть, но нашёл там лишь острое лезвие. Адора, увидев, что его глаза-бусинки неуверенно забегали, вновь скромно опустила голову.

— Я сделаю это, потому что должна. Без вас я ничто, господин мой. Сделайте так, чтобы Иваскик оказался в пределах моей досягаемости, и я займусь им.

Скиттека колебался, парализованный надеждой. Затем он вложил кинжал в ножны, лезвие зашипело как змея, когда скрылось с глаз, и откинулся на спинку кресла.