С уколом гнева он укрепил линию фронта с помощью недавно павших вражеских воинов, наслаждаясь криками варваров, когда их собственные мертвецы восстали против них. Волевой импульс оживил затёкшие мышцы и закалил кости, и Мундвард с обнажёнными клыками смотрел за тем, как норсканский атакующий импульс сошёл на нет. Он был неутомим, а мёртвых было неограниченное количество, так что выйти из тупика можно было только одним путём.

Неизбежный результат всё ещё горячил его кровь, но в то же время он чувствовал, что его ярость всё ещё неудовлетворена. Он знал, что должен ограничивать своё вмешательство в укрепление фронта его армий, предоставить игре идти к своему неизбежному концу, но на этот раз в его долгой и осмотрительной не-жизни, подчинённой голосу разума, желание личного участия привлекало его мёртвое сердце.

Победа, что можно было одержать здесь, не имела значения. Слишком многое уже было уничтожено, орудия, которые он взращивал на протяжении многих поколений — вырезаны, и со всей ясностью Мундвард видел будущее, что ждёт его город: разруха и отсутствие лидеров, а рядом Империя, которая ждала семьдесят лет, чтобы привести свою своенравную провинцию обратно под свой каблук. Он видел охоту на ведьм, счетоводов имперского казначейства в каждом доме, подсчитывающих богатства, что всесильные торговые дома Мариенбурга приобрели под твёрдым правлением дома Вильгельма. Он мог одержать здесь сокрушительную победу и потратить ещё пятьсот лет на то, чтобы восстановить то, что уничтожено в этот день.

Мундвард протянул руку с повёрнутой вверх ладонью в сторону битвы. Гнев обратился в силу, в чёрные облака, что завихрились вокруг его руки. Затем он с рычанием сжал кулак, и дорога раскололась надвое с катастрофическим ударом, что сломал норсканские ряды и отбросил их накатывающиеся отряды. Мундвард произнёс слово, и здания вздрогнули, трещина издала экзистенциальный вопль, перед тем как из неё вырвался легион бешеных, бесчеловечных духов, что разорвали испуганных норсканцев.

— Слишком много, — простонала Алисия фон Унтервальд. В то время как Мундвард использовал свою магию, чтобы поддержать свои неживые армии, остальное его окружение противостояло вражеским колдунам. Лицо его супруги было искажено от напряжения, пальцы подёргивались, словно веточки лозы, ищущие потоки Эфира, и никогда ещё до сих пор она не была столь очаровательно молчалива. — Вы привлекаете к себе слишком много внимания.

Хорошо, подумал Мундвард, когда загремели камни под ногами, и вспенилась вода.

Он вытянул руки в сторону реки, а затем поднял их к груди и напрягся, как будто поднимал какую-то тяжесть. Багровые воды вспенились, и норсканские корабли застонали. Он ждал, что командующий северянами придёт за ним. Мундвард жаждал увидеть выражение лица чумной собаки, когда он оторвёт его голову голыми руками и выпьет то, что течёт в его заражённых венах.

Мундвард обнажил клыки, когда тёмная энергия промелькнула перед его бледными глазами.

Он только начал.

Они узнают, почему даже Маннфред фон Карштайн однажды счёл нужным дать ему прозвище Мундвард Жестокий.

Каждый моряк имел свою собственную историю о Звере Южных доков, крылатом ужасе — по крайней мере, по мнению некоторых — что, по слухам, свил себе гнездо среди затонувших судов на дне Рейка и пировал теми, кто осмеливался бросить вызов Повелителю Теней.

Это были изощрённые и ужасные истории. И каждое слово в них было правдой.

Ужасный дух вырвался из реки в пенящемся столбе воды и обломках длинных кораблей, его бьющие крылья представляли собой костяное подобие крыльев летучей мыши, а крик, что вырвался из его глотки, ударил в доки, подобно взрывной волне. Как воины Хаоса, так и норсканцы одинаково задёргались в конвульсиях, когда их разум был разорван этим воплем. Корабли отклонились от монстра, когда мощь гласа чудовища наполнила их паруса.

Затем монстр забил крыльями, воздух, свистя, проносился сквозь обнажённые кости его черепа, когда крылатый ужас метнулся к глыбе «Зелёного волчары», севшего на мель. Настил застонал, когда монстр набросился на нос корабля и начал крушить его в бешеной круговерти зубов и когтей. Выплюнув из пасти длинный грот, ужасный дух издал разочарованный вопль, когда нашёл лишь мёртвую добычу, после чего пучки гнилых мышц снова сократились, и тварь взметнулась в небеса.

Насущная потребность — выследить военачальника Хаоса и разорвать ему глотку — заполнила небольшой, мёртвый разум существа. Оно понюхало воздух, учуяло след и взмыло вверх, следуя по запаху сражения.

Большое окно склада разбилось под натиском резкого звука, и оставшихся в живых вереццианцев и Альваро Казарро осыпало ливнем стекла. Воины кричали, закрывая уши, пока под биением крыльев летающего ужаса тряслась крыша над их головами.

— Выходим! — закричал капитан, с плеч которого со звоном падали осколки стекла. Он поднял себя на ноги и бросился к зияющему оконному провалу, когда крыша, наконец, уступила бешеному напору, обрушив при своём падении тонны болезнетворных спор на пол склада.

Он выбрался в переулок и зашёлся в приступе кашля. Казарро почти задохнулся от вони смерти и болезни. Ощущение было таково, будто сам воздух был заражён и медленно умирал. Небо, казалось, корчилось в муках, и капитан заметил, что полуденное солнце словно поглощено огромным облаком летучих мышей. Они неистово хлопали крыльями, погрузив мир в зловонную и тёплую тьму.

Склад медленно рухнул внутрь, выкашляв наружу облако пыли. Казарро отступил на другую сторону переулка, когда колонна неуклюже передвигавших ноги воинов в форме эренгардских коссаров проковыляла мимо сквозь поднявшуюся пыль. Он увидел, как впереди выпрямились двое мужчин в исцарапанных осколками стекла, потускневших нагрудниках и покрытых пятнами плесени рваных мундирах, и закашлялся. Только двое — всё, что осталось от Двадцать-четыре девяносто-пять. Даже флаги Вереццо были потеряны во время разгрома в доках. Их глаза были налиты кровью, а зрачки казались неестественно расширенными. Оспа оставила на их щеках свои отметины, а кожу пронизали чёрные прожилки. Он дотронулся рукой до своего лица и ощутил онемевшую, испещрённую волдырями плоть.

Обречённость их положения стала, наконец, очевидной. Они не пойдут домой.

— Что будем делать? — крикнул один из двух его оставшихся в живых солдат между приступами болезненного кашля.

— Сражаться, — произнёс, закашлявшись, Казарро. — За Льва Вереццо и честь Тилии. — Казарро выхватил чинкуэду из ножен и воздел короткий меч в воздух. Он попытался выкрикнуть боевой клич, но тот превратился в захлёбывающий кашель, словно локтем ударивший в спину капитана и вытолкнувший его из переулка в безумие Сёйдштрассе.

Это было похоже на падение в океан. Утёсы высотных зданий вздымались в небеса, скрываясь в пыльном тумане и хлопающих тенях, ограничивая кипящий котёл жизни и смерти. Трое мужчин бились с отчаянием утопающих. Словно зная, глубоко внутри своих сердец, что они последние люди Тилии, они старались отомстить за своих погибших на годы вперёд. Один рухнул вниз от удара топором по горлу, другой сложился пополам, когда шипастая булава врезалась в его живот. Казарро воткнул лезвие своей чинкуэды в Y-образную смотровую щель шлема северянина и издал пронзительный вопль, что с треском вырвался из его лёгких. В разрывах водоворота он увидел сержанта Гослинга и Серошкурых Драквальда. Они были мертвы. Все были мертвы. За исключением тех, кто хотел убить его. С криком отчаяния Казарро воткнул лезвие своего клинка шириной с кулак в подмышку норсканца.

Страшный грохот сотряс улицу и её внутренности, и великий вопль пошёл со стороны воинов Норски. Мёртвые невозмутимо продолжали сражаться, но Казарро поднял глаза и увидел отвратительного быкоподобного зверя-мутанта, что возвышался за рядами северян.

— Глот! — заревели воины, потрясая оружием и знамёнами, когда отвратительное чудовище устремилось вперёд. — Глот! Глот!