Даже кретин увидел бы, что некромант набирает силу, опережая всех вокруг, открываясь порочному черному ветру Хаоса. Он поглотил Иммолай Фей, завладел ею. Притягательность его силы была такова, что и Фей с ее редким даром пала перед фальшивыми ласками чародея. Там не было любви, Скеллан понимал это, лишь нежные слова, нашептанные в темноте, и полуночные обещания, бывшие сплошной полуночной ложью.

Некромант брал живых и делал с ними такое, чего Скеллан и вообразить не мог. Он экспериментировал с людьми, проверяя пределы их выносливости, пробуя разрушить то, что делает их людьми, не посылая при этом в объятия Морра. Он сдирал с костей плоть, не позволяя жертвам умереть, заставляя их смотреть, как слой за слоем отделяется от тела мясо. Порой он выкачивал из человека всю влагу, оставляя лишь сухую оболочку. Иных некромант превращал в каннибалов, кормя людей их собственной плотью и доводя их разрушение до того, что они ели добровольно.

Кроме того, он скрещивал мать с сыном, а отца с дочерью и мертвецов возвращал в семьи — получалась этакая бесконечная змея, пожирающая собственный хвост. Он манипулировал разумами, укореняя в сознании видения ада и обещания неимоверных пыток, если его предадут. Он также поднимал мертвых, не трупы, но души, даже забредшие далеко по извилистой дороге иного мира, и требовал рассказать ему все, что они видели, и рассказать подробно. Не только видели, но и слышали, и чувствовали — все о том, что такое быть мертвым.

Одержимость чародея нервировала Скеллана.

Кантор был угрозой, потенциально даже большей, чем Кровавый Граф. После предательства Йерека поведение Конрада стало совершенно непредсказуемым, безумие прочно угнездилось в нем. Он все больше и больше полагался на магию Кантора, больше даже, чем на меч Скеллана. Так что легкие подталкивания и коварный шепоток Скеллана все реже попадали в цель, хотя он продолжал пестовать и ставить на крыло буйно цветущую подозрительность фон Карштайна. Суждения Маннфреда были абсолютно верны: его брат обладал всеми задатками параноика. В преданности графу Кантор выступал противовесом Скеллану. Вампир понимал, что Конрад восхищается Кантором, ведь некромант манипулировал ветрами и чудесами. Все чаще и чаще Конрад искал общества человека, и хотя Скеллан понятия не имел, что они там обсуждают, Конрад, несомненно, доверял советам Кантора в той же мере, если не больше, что и советам Скеллана.

Кантор превращался в проблему.

Месяцам махинаций пора было давать плоды, вокруг разыгрывалось множество мелких, тщательно отлаженных схем — готовилось неминуемое возвращение Маннфреда.

И некроманту нельзя позволить помешать предстоящему.

Конрад падет — с помощью Скеллана, и падение его будет эффектным.

Он опустился на колени перед перевернутым крестом и схватил ворона, прежде чем птица успела испугаться и улететь.

— Ты там? — негромко спросил вампир.

Желтые глаза стервятника метались, он хрипел, трепыхался и пытался вырваться.

— Всегда, — каркнул вдруг ворон, когда пальцы Скеллана едва не раздавили тонкие птичьи косточки.

— Корона соскальзывает с твоего братца. Дурень перерезал почти всех, кто был близок ему. Скоро он накинется на тех немногих, кто остался ему верен. Это лишь вопрос времени.

— Славно, славно. — Черная птица взъерошила клювом перья, охорашиваясь.

— Но некромант превращается в помеху, — поведал Скеллан Маннфреду свои страхи. — Он непредсказуем и становится опасно могущественным. Он костыль Конрада, так что трудно будет нанести смертельный удар. Боюсь, он может помешать нам.

— Не выпускай некроманта из виду, — каркнул ворон и умолк, моргая желтыми глазами.

Птичье сердце колотилось в руках Скеллана. Маннфред разорвал связь.

Раздосадованный вампир свернул птице шею и швырнул трупик в пыль под головой распятого.

— Можешь сожрать, если проголодаешься! — рявкнул он, но мертвец не рассмеялся.

Они влипли, но влипли они еще в тот момент, когда впервые вошли в Дракенхоф больше месяца назад.

Именно столько времени потребовалось мертвецам, чтобы найти их, но твари все-таки отыскали чужаков, рыщущих, точно крысы, в поисках шкуры или хотя бы волоска чародея в заброшенном углу города. Пустующие дома окружали их, узкие проулки подбадривали, но надежда воспользоваться преимуществом положения рухнула, когда твари выгнали дварфа и человека из укромной аллеи на маленькую площадь, тесня к колодцу в самом ее центре.

Лотар дю Бек выхватил сталь, готовый драться за свою жизнь.

Адреналин звенел в венах дварфа, но Каллад Страж Бури тряхнул головой:

— Нет, битвы надо уметь выбирать. Этой нам не выиграть.

Восемь тварей окружили их, восемь вампиров. Трое приняли облик гигантских волков и с голодным видом бродили по кругу. Взгляд злобных звериных глаз не отрывался от соратников. Был тут и девятый, скрывающийся в тенях позади, наблюдающий, выжидающий подходящего момента для появления. Лотар увидел его еще до того, как кольцо замкнулось.

Дварф прав, но будь он проклят, если просто шлепнется на спину и умрет, как какая-нибудь хворая корова, которой не терпится поскорее избавиться от страданий. Его жизнь дорого обойдется гадам. Это последнее, что он может сделать.

— Думаешь, они позволят нам сдаться? — недоверчиво спросил дю Бек, безостановочно вертя перед собой клинок и поворачиваясь, чтобы не подставлять спину под когти врагов. — Они не собираются брать нас в плен, дварф. Как только ты опустишь свой топор, они разорвут тебе глотку.

— Да, это риск, — согласился дварф, — но если мы решим вступить в бой, то бой должен стать последним, и точка. Не знаю, как тебя, а меня смерть не слишком привлекает, с учетом того, что они делают с покойниками.

Дварф что-то задумал, не иначе. Такие, как он, не бросают оружия, они сражаются насмерть, и враг кровью платит за их жизни. Лотар должен довериться дварфу, но это не значит, что он не вправе высказать свои опасения.

— Они животные! Они же хотят сожрать нас!

Одна из тварей разорвала круг, и в этот миг морда ее вновь стала человеческим лицом. Только улыбка выдавала обман — вампир с головы до пят был зверем, какую бы маску ни натягивал.

Лотар повернулся к неприятелю, угрожающе выставив перед собой верный клинок.

— Ты оскорбил нас, человек. — Вампир выплюнул слово «человек» как проклятие. — К счастью для тебя, меня не так-то легко обидеть.

— Думаешь, меня это волнует, зверь? Я с радостью погибну здесь и если до этого вспорю тебе брюхо, то наверняка не лишусь сна в загробной жизни.

Покачивая головой, вампир рассмеялся.

— Если только я подарю тебе роскошь вечного сна. Нет, будет куда забавнее поиграть с тобой немного. — Монстр повернулся к Калладу: — А с тобой, дварф, мы как будто уже старые друзья. Каждый раз, когда я оборачиваюсь, вижу тебя. Ты никогда не сдаешься, верно?

— Кажется, я узнал твою вонь, хоть и не узнаю рожи, — ответил Каллад.

— Так-так, дварф. Читаешь проповеди и все такое? Но ты же не хочешь, чтобы мои друзья разволновались, а?

Волки ощетинились, шерсть на холках встала дыбом, походка зверей стала нетерпеливой.

За их спинами маячил призрак замка графа-вампира. От этого зрелища дю Бека пробрала дрожь, словно кто-то только что наступил тяжелым сапогом на его могилу.

— Обстоятельства изменились, — прорычал Каллад и потянулся к рукояти Разящего Шипа. — Ты примирился со своим создателем?

— Мой создатель мертв, а мира я не хочу и в мире не нуждаюсь, дварф. А ты примирился со своим богом?

— Гримна всегда со мной.

— Ну, рядом с твоим отцом он не появился, не так ли? Обнаружить, что наши родители не бессмертны, — какое это потрясение, во все времена! Увидеть, как их покинули ваши драгоценные боги, что ж, этого достаточно, чтобы превратить в атеиста даже самого благочестивого из нас.