— Мне нужен ее рог, — заявил он.

Граф поднялся и двинулся по следу вглубь леса. Доремус с явной неохотой шел за ним. Женевьеве показалось, что они идут знакомым путем.

— Она не спешила. — Рудигер указал на ветку, общипанную намного выше человеческого роста. — Позавтракала здесь. Хладнокровная тварь, все время пытается одурачить нас. Она еще наделает дел.

Граф зашагал вперед по тропе, пробитой самкой.

Женевьева взглянула на Бальфуса, и проводник отвернулся. Она знала: на него рассчитывать нечего, но надеялась, что ей и не придется.

— Взгляните, — Рудигер указал в ложбинку, — замечаете силуэт?

На усыпанной листвой земле виднелся тонкий слой праха и мелкие остатки костей.

— Это твоя вчерашняя добыча, сын, — пояснил Рудигер. — Твой подранок, должно быть, отыскал ее и рассказал про нас. Это, разумеется, война. Мы должны убить самку, Доремус, пока она не убила нас. Именно это и значит быть мужчиной.

Даже бредни лунатиков и то бывают разумнее.

Рудигер прошел вперед, вернулся и позвал их, понуждая перейти на бег.

У нее было ощущение, что Доремус из последних сил терпит выходки отца. Его нетрудно будет отвлечь.

— Идем, идем, — торопил Рудигер. Женевьева поняла наконец, что смущает ее.

— Я помню эту тропу, — сказала она.

— Да, да, — согласился Рудигер. — Тропа к дому. Самка сдвоила след, чтобы напасть снова. Очень умно, но нас не проведешь.

Она ужаснулась.

— Но, граф…

— Старая охотничья уловка, моя дорогая. Оставить подранка для приманки. Магнус научил меня ей еще в детстве.

Рудигер рассмеялся, и Женевьева готова была броситься на него. Ее ногти удлинились, заостряясь, она полыхала гневом.

Но граф уже исчез, умчался вперед, отбросив в азарте погони всякую осторожность.

Бальфус встретился с ней взглядом и кивнул на раздваивающийся след. Он может увести Доремуса по ложному пути, а она покончит с графом.

Она покачала головой.

— Надо возвращаться домой, — объяснила она. — Граф Магнус в опасности.

— Дядя… — начал было Доремус. — Почему?

— Единорог знает его запах, его кровь, — объяснил Бальфус. — И захочет прикончить его.

— И мой отец…

— Знал? — докончила Женевьева. — Конечно знал. Пошли.

Выведя Доремуса из полудремы, она побежала вслед за Рудигером, за единорогом.

Лес поредел, и они были уже около замка.

Даже отсюда она услышала вопль. Мужской вопль, исполненный горя и ярости.

Опередив Доремуса и Бальфуса, она бежала, огибая деревья, с силой отталкиваясь от земли. Когда было нужно, она становилась быстрой, как леопард.

И все-таки недостаточно быстрой.

Дверь дома была открыта, перед ней, все еще крича от ярости, стоял Рудигер.

Женевьева протиснулась мимо него и увидела, что опоздала.

Анулка валялась у входа с зияющей раной под подбородком, подергиваясь, погруженная в свою последнюю грезу. Дальше, возле перевернутого разбитого стола, лежал граф Магнус Шеллеруп. Он был смят, как старое одеяло, сквозь глубокие дыры в груди виднелись ребра и внутренности. Должно быть, самка подбрасывала и ловила его рогом, будто ребенок, играющий в бильбоке.

Женевьева поскользнулась в крови и упала на колени.

Запах крови разливался в воздухе вокруг нее, и рот Женевьевы наполнился слюной. Кровь мертвецов была ей омерзительна, как протухшая еда. Она слишком много раз вынуждена была пить ее, но при этом в желудке у нее всегда все переворачивалось. Кровь Магнуса, растворенная в ее крови, взывала к ней.

Задохнувшись, Доремус упал рядом с ней.

— Дядя…

Слишком поздно.

За ее спиной Рудигер, широко шагая, уходил в лес, исполненный решимости отомстить.

Женевьева взяла подушку и подложила под окровавленную голову Магнуса, прикрыв его шрам. Она смотрела на неизувеченную половину его лица и на Доремуса. Потом она содрогнулась, мир вокруг перевернулся и, тошнотворно перекошенный, сложился в новую картину.

Она поняла. И знала, что должна сделать.

Оставив Магнуса и проскочив мимо Доремуса и Бальфуса, она кинулась следом за Рудигером в лес.

Ее клыки выскользнули из ножен.

Сердце Доремуса рыдало, но слезы не шли.

Дядя Магнус мертв, и ему уже ничем не помочь. Он смотрел на лицо старика, его шрам, с неожиданной нежностью прикрытый девушкой-вампиром. На протяжении всей его жизни Магнус был с ним, старина Непобедимый, добрый, когда его отец бывал холоден, понимающий, когда отец был безразличен, ободряющий там, где отец требовал. Непобедимый, в конце концов, оказался побежден. Но он умер быстро, от смертельных и почетных ран, не угасал от какой-нибудь болезни, истекая вонючей жидкостью из всех дыр, с затуманенным рассудком и усохшим телом.

«Это не такая уж плохая смерть», — сказал себе Доремус. Потом посмотрел на кровь, на рваные раны и понял, что хорошей смерти не бывает.

Бальфус ждал в сторонке. Теперь вокруг собрались все слуги, судачили, восклицали. Где они были, когда единорог убивал графа? Попрятались, спасая свои шкуры?

Доремус последовал за отцом и вампиршей. Бальфус трусил рядом.

«Что бы я ни думал об отце, об охоте, об убийствах, — поклялся Доремус, — я найду ту тварь, что убила моего дядю, и прикончу ее».

Он отыщет единорога раньше Рудигера, и на этот раз это будет чистый выстрел. Потом он сожжет свой лук.

Лес поглотил их.

Идущая по следу Женевьева охотилась на охотника.

И Тибальт тут был ни при чем.

Это ее охота.

Она представляла, как рог самки единорога ударяется в ребра Магнуса, вонзается ему в живот, выпуская наружу кишки.

И ей вспомнилось холодное бешенство графа Рудигера фон Унхеймлиха.

В этот миг не нашлось бы в лесу существа более опасного, чем вампирша.

Она всегда отделяла себя от Истинно Мертвых, тех вампиров, что убивали живых просто ради удовольствия. Она слушала, как они похваляются своими подвигами, и ощущала превосходство над этими выходцами из могил, с их гнилостным дыханием и красными глазами, со звериным оскалом на лицах, цепляющимися днем за свои гробы и подземелья, а по ночам скользящими по воле ветра в поисках нежных шей, наслаждаясь страхом, окутывающим их, будто саван.

Она вспоминала своих знакомых: царица Каттарина, кровавый тиран, правившая столетия, ликовавшая, когда по ее телу струилась кровь ее подданных; Вьетзак с Края Мира, с полным ртом зубов, похожих на гальку с острыми как бритва краями, жующий мясо крестьянского ребенка; даже ее темный отец, щеголь Шанданьяк, утирающий с губ кровь кружевным платочком, старый и одинокий, несмотря на очаровательные внешность и манеры.

Впервые за без малого семьсот лет Женевьева Дьедонне почувствовала справедливость красной жажды.

Она жалела, что пощадила остальных: Тибальта, Бальфуса, Анулку, Ото. Надо было выпотрошить их и пить свежую кровь прямо из их брюха. Надо было высосать из них целое море крови.

Рудигер бежал быстро и опережал ее.

Она сшибала ногами попадавшиеся на пути молодые деревца, наслаждаясь треском ломающихся стволов. Птицы разлетались из своих падающих гнезд, мелкая живность кидалась врассыпную, прочь с ее дороги.

— Стоять! — приказал голос, пробившийся сквозь ее кровавую ярость и поразивший ее в самое сердце.

Она замерла посреди небольшой полянки. Граф Рудигер стоял едва ли в дюжине шагов от нее с поднятым луком и стрелой наготове.

— Деревянное древко, серебряный наконечник, — объяснил он. — Будет в твоем сердце в один миг.

Женевьева расслабилась, протянув руки и показав пустые ладони.

— Другому я приказал бы бросить оружие. Но вряд ли могу ожидать, чтобы ты вырвала свои зубы и ногти.

Красная ярость полыхала в ней, и лицо Рудигера виделось подернутым кровавой пеленой. Она изо всех сил пыталась взять себя в руки, смирить жажду убийства.

— Вот это правильно, — сказал Рудигер. — Держи свой норов в узде.