— Уже недалеко, — обратился Маннфред к идущей рядом девушке, мягко обнимая ее за талию. Та доверчиво прижалась к вампиру, — какая жестокая пародия на возвышенные человеческие чувства.

Они прошли через ворота в обширный городской парк, когда ночь окончательно вступила в свои права, и углубились в его сердце — в сплетение ветвей пышных кустарников и вековых деревьев. Маннфред остановился в тени огромной плакучей ивы, листья которой серебрились в потоке лунного света, создавая удивительный и таинственный узор, напоминающий великолепные орнаменты ледяных дворцов царицы Катерины. Вампир притянул девушку к себе, чувствуя, как бешено колотится ее сердце у него на груди. Это было … так соблазнительно…

— Не бойся, малышка, я не причиню тебе боль, — прошептал он.

Девушка нежно провела ладонью по щеке Маннфреда.

— Два, пенса, господин, — тихо прошептала она, теснее прижимаясь к Маннфреду и заглядывая ему в глаза, ее дыхание сбилось, став частым и прерывистым.

— Да, конечно, — снисходительно улыбнулся вампир, доставая из кармана две монетки и зажимая их в ладони девушки. — Вот, моя дорогая, теперь ты довольна?

Девушка подняла кулачок к лицу, медленно разжала его и удивленно вгляделась в монеты — она ожидала получить медные пенсы, а в лунном свете блестели два серебряных шиллинга. Малышка судорожно сжала руку и быстро спрятала деньги где-то в многочисленных складках своей юбки, словно опасаясь, что мужчина вдруг передумает и потребует их обратно.

— Ну, иди же ко мне, — снова настойчиво позвал Маннфред.

Девушка расстегнула кофту, медленно сползшую с ее плеч — обнаженное человеческое тело так соблазнительно белело в неровном свете луны, приникающем сквозь листву, — обняла Маннфреда и крепко прильнула к нему всем телом.

В этот раз вампир укусил по-настоящему — глубоко впившись в нежную, чуть солоноватую от пота кожу, погружая клыки все глубже в податливую, живую плоть, жадно впитывая теплую пульсирующую кровь. Это было божественно…

Малышка дернулась от боли, но вампир лишь крепче сжал ее в своих объятиях, не давая слабеющей и теряющей сознание девушке упасть на землю. Маннфред жадно насыщался, опустошая свою жертву — ее кровь обновляла его, давала жизнь…

Тихий вздох вырвался из разорванного горла несчастной — так выходит воздух из разорванных мехов кузнеца. Через мгновение, он перешел в глухое клокотание, затихшее вместе с последним вздохом несчастной.

Вампир аккуратно положил мертвое тело девочки под деревом, и, порывшись в складках ее одежды, достал два серебряных шиллинга — те самые монеты. Затем, он привел в порядок одежду малышки и закрыл ей глаза. Со стороны казалось, что какая-то хорошенькая юная девушка устала и прилегла отдохнуть под деревом. Усмехнувшись, Маннфред положил шиллинги ей на глаза — хорошенькая юная девушка умерла в тени печальной ивы, — картина, способная позабавить взор тысячелетней нежити.

В последний раз взглянув на бездыханное тело, вампир отправился в обратный путь, зная, что еще четыре ничего не подозревающие души ждут его у черного входа театра Зеймюллера.

Что же, теперь у него будет много еды, а черный корабль продолжит свой зловещий путь по Рейку к заветной и долгожданной цели.

Джон Скеллан по-прежнему оставался в игре.

Целый город раскинулся перед ним, предоставляя вампиру обширные охотничьи угодья, о которых тварь, подобная ему, может только мечтать.

Наконец-то он может сбросить с себя маску жалкого калеки, которую был вынужден носить в последние дни владычества Конрада, силы постепенно возвращались к нему — хотя бы частично. Эта хитрость прекрасно помогла ему, как на поле боя на Мрачных Болотах, когда вампиры Конрада фон Карштайна потерпели сокрушительное поражение, а, сам правитель Сильвании лишился головы, так и позднее — во время панического отступления уцелевшей нежити. Однако сейчас Скеллан чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы восстать из пепла и вновь послужить своему господину.

Маннфред идет! Он возвращается!

Лицо вампира все еще хранило на себе следы избиения, которому подверг Скеллана Йерек. Рваные раны на щеке и вокруг левого глаза зловеще багровели на бледном лице, пустую правую глазницу прикрывала черная повязка, носимая на пиратский манер и придававшая и без того мрачному лицу вампира совсем уж зловещее выражение. Конечно, со временем, раны полностью затянутся и, даже зрение полностью вернется к нему — таковы регенерационные способности вампиров — однако, и Скеллан это прекрасно понимал, что как раз времени у него катастрофически мало. В этом была забавная двойственность существования всех бессмертных: иметь в своем распоряжении бесконечное долгую жизнь, и, в то же время, быть ограниченным внешними обстоятельствами — какая жестокая усмешка судьбы.

Скеллан чувствовал этот приближающийся шторм, эту атмосферу липкого и ползучего страха, повисшего в воздухе и предвещавшего появление Маннфреда. Он ощущал приближение владыки с момента битвы на Мрачных Болотах. Сначала — это было легкое беспокойство, которое Скеллан списывал на неудобства регенерации, которую переживал его организм, однако — он ошибался. Это было что-то иное: предвидение, внутреннее озарение, животное предчувствие приближающейся скрытой угрозы, засевшее где-то в глубинах подсознания вампира. Что именно — Скеллан и сам не мог объяснить.

А пока, он выслеживал добычу на улицах Нульна, укрытых густым серым туманом, утоляя красную жажду на уличных бродягах и проститутках, в изобилии наводняющих Старый Город. Этот мрачный район отделялся от остального города высокой стеной с несколькими узкими воротами, скрывающей грязь и нищету Старого Города от взоров остальных жителей процветающей жемчужины Империи. Скеллан сполна оценил возможности, которые давала ему такая планировка Нульна: лишь больные, бездомные или изгнанные из своих домов селились в трущобах Старого города; здесь боялась ходить даже городская стража, что делало его идеальным местом охоты и безопасным убежищем, где вампир мог спокойно зализывать свои раны.

Еды было вдоволь, но ее однообразие угнетало бессмертного. Кроме того — многие из скота были больны или истощены. Скеллан жаждал насладиться молодой горячей кровью: цветущей юной девушкой, только вступающей в период расцвета своей сексуальности, или юношей-подростком, переполненным гормонами и избытком нерастраченной силы, вместо того, чтобы довольствоваться варикозными венами потасканных шлюх и раздутыми от неуемного потребления алкоголя шеями убогих бродяг.

Ослепительная точно свежевыпавший снег белизна стен Храма Шаллии казалась издевательской насмешкой над грязью, безнадежностью и угрюмым отчаянием, наполнявшими узкие улицы Старого Города. Храм высился, словно дар небес каждому страждущему — он стоял прекрасный и величественный — остров спокойствия и безмятежности в океане упадка и разрухи. Его воздушный купол, подобно горящей во мраке свече, невольно притягивал к себе взгляд — маяк надежды в безбрежном море страдания.

Скеллан затаился в нише здания в переулке напротив храма, наблюдая за тем, как сменяется караул у его ворот. Несмотря на все его надежды, жрицы Шаллии были отнюдь не беззащитны. Однако, какое унижение, мрачно размышлял вампир, страстно желая утолить голод молодой здоровой плотью: вместо того, чтобы бросится в драку, устроив в храме кровавую бойню, рвать плоть, наслаждаясь отчаянными криками жертв, — он вынужден скрываться, выжидая самым жалким образом, когда удача улыбнется ему. Картины резни, которую они когда-то устроили в городе вместе с Маннфредом, проходили у него перед глазами. Да, славные были дни…

Территория, прилегающая к храму, была плотно застроена домами местных обитателей. Хотя, их было трудно назвать домами в общепринятом понимании этого слова — это был бескрайний лабиринт убогих лачуг, жалкая пародия на человеческое жилье. Скеллан видел нищету и раньше, но нигде она производила на него такого отталкивающего и угнетающего впечатления, как в этих, наспех построенных трущобах, где отсутствовала какая-либо надежда и, царил голод. Жизнь здесь не стоила и ломаного гроша. Не было ничего удивительного в том, чтобы утром найти лежащий в сточной канаве окоченевший труп какого-нибудь бедняги, зарезанного при ограблении или самостоятельно сведшего счеты с жизнью, отчаявшись сражаться с судьбой в этом аду.