Впоследствии император не раз возвращался к вопросу, который был перед ним поставлен 9 апреля 1906 г., но отвечал иначе: власть царя должна быть в полной мере неограниченной. В1909 г. император говорил военному министру В.А. Сухомлинову: «Я создал Думу не для того, чтобы она мне указывала, а для того, чтобы советовала»{1782}. В беседе с министром юстиции И.Г. Щегловитовым в 1909 (или в 1910) г. император поднял вопрос о несуразности положения, когда вотум одной из законодательных палат может лишить государя возможности рассмотреть и утвердить тот или иной законопроект. На уклончивый ответ Щегловитова Николай II заметил, что было бы неплохо обдумать этот вопрос и обсудить его с председателем Государственного совета М.Г. Акимовым. Сразу же после аудиенции, едва успев переодеться, Щегловитов отправился к Акимову. Последний был в ужасе от императорской инициативы: «Я в первую же аудиенцию, которая мне будет дана, этот вопрос тоже покончу, чтобы он не возникал». Акимов так объяснил свою позицию императору: «Худ или хорош этот порядок, но на нем помирился весь мир, и поэтому мириться с ним нужно и Вам. И нечего рассуждать, что его нужно ломать»{1783}.[148]
И все же спустя три года Николай II вернулся к этой идее. В письме министру внутренних дел Н.А. Маклакову от 18 октября 1913 г. он предлагал внести поправку в Учреждение Государственной думы. Его удивляло, что Дума, голосуя против редакции верхней палаты, отвергает и сам законопроект. «Это, при отсутствии у нас конституции (курсив наш. — К. С.), есть полная бессмыслица. Предоставление на выбор и утверждение государем мнения большинства и меньшинства будет хорошим возвращением к прежнему спокойному течению законодательной деятельности и притом в русском духе»{1784}. Иными словами, император ставил вопрос об обращении Думы в законосовещательное собрание. Это было неожиданностью даже для Маклакова, который прежде просил «просто» распустить нижнюю палату. В итоге министр не решился даже сообщить коллегам о столь смелом предложении императора{1785}.
Тем не менее слухи об этом доходили до общественных кругов. Еще в феврале 1911 г. А.Ф. Кони предсказывал возможное упразднение Думы в самом скором времени: «Знаете, если бы теперь наше правительство решилось выступить с указом о распущении Государственной думы и преобразовании Государственного совета в совещательный орган, то, право, никто этому не удивился бы и даже особенно не возмутился — насколько охладели… к государственной и общественной деятельности»{1786}. В ожидании такого решения член фракции правых П.В. Новицкий заявлял депутатам, принадлежавшим к социал-демократии, что они будут все повешены, как только Дума будет распущена{1787}.
В мае 1915 г., т. е. уже в период войны, император вернулся к мысли о превращении Думы в законосовещательное учреждение. Инициатива исходила от Н.А. Маклакова, на письме которого Николай II написал: «Действительно, время настало сократить Государственную думу. Интересно, как будут при этом себя чувствовать гг. Родзянко и Кº»{1788}. Подобные меры вполне соответствовали представлениям о власти, характерным для императора. В январе 1917 г. в беседе с английским послом Дж. Бьюкененом он так формулировал свое понимание природы самодержавия: «Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие»{1789}.
С началом войны политическая система Российской империи претерпела существенные изменения. Появился новый авторитетный центр принятия решений — Ставка. Неслучайно еще в начале войны император хотел взять на себя обязанности главнокомандующего. Под давлением ближайшего окружения он временно отказался от этой идеи{1790}. Авторитет императора не должен был быть поколеблен из-за возможных неудач в войне. Однако, проявляя разумную осторожность, царь оказывался в двусмысленном положении. Генерал Ф.Ф. Палицын выражал недовольство, что вел. кн. Николая Николаевича объявили верховным главнокомандующим: «Нельзя из короны государя вырывать перья и раздавать их направо и налево. Верховный главнокомандующий, верховный эвакуационный, верховный совет — все верховные, один государь — ничего. Подождите, это еще даст свои плоды. Один государь — “верховный”, никто не может быть им, кроме него»{1791}. В этих рассуждениях была своя логика. Ставка, принимая ответственность за ход военных действий, получала право принимать во многих случаях самостоятельные решения. Показательно, что в 1915 г. начальник штаба верховного главнокомандующего генерал H. H. Янушкевич отменил решение императора о посылке дивизии в Персию{1792}.
Это положение тяготило императора и его семью. Николай II с неизбежностью возвращался к ранее отброшенной мысли о необходимости возглавить армию. К тому же в правительстве регулярно обвиняли Ставку в непродуманности тех или иных мер, в отсутствии ясной стратегии управления армией{1793}.
Министр земледелия А.В. Кривошеий неоднократно объяснял, что военное командование стало столь всемогущим из-за Положения о полевом управлении. Ведь оно было принято в расчете на то, что верховным главнокомандующим должен был стать сам царь: «Тогда никаких недоразумений не возникло бы и все вопросы разрешались бы просто: вся полнота власти была бы в одних руках». Это был весомый аргумент в пользу объявления царя верховным главнокомандующим. Председатель Совета министров И.Л. Горемыкин, отдавая себе отчет, что все идет именно к этому, предупреждал своих коллег по правительству, что вел. кн. Николая Николаевича недолюбливали в Царском Селе, а императрица Александра Федоровна была изначально против его назначения: «Огонь разгорается. Опасно подливать в него масло»{1794}. Однако министры не желали мириться с политикой Ставки.
На заседании Совета министров 16 июля 1915 г. было решено «уполномочить И.Л. Горемыкина и А.А. Поливанова представить Его Величеству единодушное ходатайство правительства о неотлагательном созыве Военного совета», причем докладчики были обязаны указать государю, что «мера эта обуславливается не только военной необходимостью, но и соображениями внутренней политики, так как население недоумевает по поводу внешне безучастного отношения царя и его правительства к переживаемой на фронте катастрофе»{1795}. На заседании Совета министров 24 июля вновь был поставлен вопрос о недееспособности Ставки. И вновь Горемыкин предупредил, что говорить об этом императору в сложившихся обстоятельствах чревато последствиями{1796}. Таким образом, министры невольно подыгрывали ближайшему окружению Николаю II, в котором крепла убежденность, что надо менять военное командование. Когда 24 августа 1915 г. спросили императрицу Александру Федоровну о готовившейся отставке вел. кн. Николая Николаевича с должности верховного главнокомандующего, она ответила: «Опять про Николашу, все только о нем и говорят… Это мне надоело слышать: Ники (Николай II. — Ред.) гораздо более популярен, нежели он, довольно он командовал армией, теперь ему место на Кавказе»{1797}.