В целом местные национальные лидеры старались найти с центральной властью общий язык. Это касалось и процесса создания национальных военных формирований. 27–30 апреля в Москве проходило всероссийское совещание мусульман-воинов, около трети участников которого составляли офицеры. Совещание высказалось за скорейший мир без аннексий и контрибуций и участие мусульманских представителей в будущей мирной конференции. Для формирования мусульманских частей был создан специальный Всероссийский Временный мусульманский военный совет{2666}. Мусульманизация армии разворачивалась и по другим каналам. 15 мая в Севастополе, во время пребывания там Керенского, к нему была направлена крымско-татарская делегация. Была высказана просьба о возвращении в Крым дислоцированного в Херсонской губернии Крымского конного полка и образования татарского полка из маршевых эскадронов этого полка. Керенский высказался за удовлетворение этих просьб и предложений{2667}.
14–17 апреля в Уфе проходил 1-й Уфимский губернский мусульманский съезд, инициированный Уфимским комитетом распространения грамотности среди мусульман{2668}. Съезд высказался за культурно-национальную автономию, выдвинув требование признания татарского языка официальным языком в районах с мусульманским населением, избрал губернское мусульманское шуро. 14 апреля председательствующий на съезде И. Ахтямов по поручению Уфимского губернского комитета общественных организаций отбыл в Петроград, чтобы проинформировать премьера Г.Е. Львова о положении дел в губернии{2669}. Практически параллельно, 15–16 апреля, в ауле Тлянчитамак проходил многочисленный (2500 чел.) съезд мусульман Мензелинского уезда Уфимской губернии, высказавшийся за предоставление мусульманам «религиозной, национальной и культурной свободы», за отмену частной собственности на землю, за мусульманизацию армии и т. д.{2670}
Но по-настоящему ситуация изменилась в связи с событиями на Украине. В Киеве, центре будущей украинской революции, позиции националистов казались заведомо слабыми. В гарнизоне было 15 тыс. солдат-украинцев, в массе городского населения они составляли всего 12% (евреев было 18,6%). Местный пролетариат составлял 8,4% городского населения, причем украинцев среди него было только 13%. Украинские политики, как и российские, находились между собой не в лучших отношениях{2671}.
Ситуация стала обостряться вовсе не с образованием Украинской Центральной Рады, составленной по привычному для того времени «революционно-соборному» принципу (входили культурно-просветительские, самоуправленческие, профессионально-корпоративные, национальные, политические организации), а с возобладанием в ее руководстве украинских социал-демократов и пополнением состава представителями крестьян, и особенно солдат. Центральная Рада рассчитывала всего лишь на признание Временным правительством права украинского народа на широкую национально-территориальную автономию в рамках федеративной Российской республики, гарантируя при этом соблюдение прав этнических меньшинств{2672}. Несколько неловких шагов центральной власти, воспринятых в штыки в Киеве, скоро накалили обстановку. К этому добавлялся фактор территориально-этнического размещения населения: города на Украине были «русско-еврейскими», в деревне крестьянам противостояли помещики из великороссов (русифицированных украинцев) и поляков. Чрезвычайно мощной оставалась инерция антисемитизма.
Среди национальных лидеров, входивших в различные партии и увлеченных теми или иными доктринами, не было единства не только относительно конечных целей «своих» движений, но даже ближайших их задач. Тем более не могло быть устойчивых представлений о единой политической стратегии и тактике. Наиболее популярные в то время понятия «автономия» и «федерация» трактовались ими весьма произвольно. Это означало, что, независимо от выдвигаемых лозунгов, они становились заложниками «освободительного» нетерпения масс, т. е. объективно способствовали разрушению существовавшей партийно-политической системы, а затем и разложению некогда единого тела империи.
Глава 4.
ПОЛИТИКА И ОБЩЕСТВЕННОСТЬ: КОНСОЛИДАЦИОННЫЕ И ДЕСТРУКТИВНЫЕ ПРОЦЕССЫ
(В.П. Булдаков)
1. Апрельский кризис и оживление экстремистов
К концу марта 1917 г. в России стало ясно, что без растущей помощи союзников не обойтись, а позиция последних зависит от уверенности в прочности новой российской власти и ее готовности продолжать войну. Проблема перспектив войны в значительной степени зависела от «сговорчивости» Петроградского Совета. Но ожидать этого от доктринеров, получивших, как им казалось, наиболее подходящие условия для реализации своих планов, вряд ли приходилось. 26 марта, выступая на солдатской секции Петроградского Совета, Керенский уверял, что на днях появится правительственный документ с отказом России от «всяких завоевательных стремлений». На следующий день Церетели заявил, что в данный момент вопрос о мире не следует делать «предметом конфликта», а Керенский принялся уверять, что правительственная декларация — «колоссальное завоевание»{2673}. На деле двусмысленный характер декларации открывал возможности для демагогической критики «буржуазии и соглашателей» слева.
По иронии судьбы воинствующий атеист Ленин вернулся в Россию 3 апреля — в первый день пасхальной недели. Узнав о его возвращении, Д.С. Мережковский вскричал: «Ленин! Да ведь это сам черт! Ведь это всему конец!»{2674} И хотя всем было известно, что Ленин вместе с тремя десятками социалистов-эмигрантов возвращался через Германию в знаменитом «запломбированном вагоне», в Петрограде его ждала торжественная встреча, затмившая встречу Плеханова. Лидеры Совета надеялись уговорить его работать над «углублением» демократии, а не революции.
В «царском» зале здания вокзала угрюмый Чхеидзе пытался подсказать Ленину правила революционной «политкорректности». Главный большевик отмахнулся от него и вышел на площадь, где его поджидал автомобиль. Потом подоспел пресловутый броневик. H. H. Суханов, «полубольшевик», свидетельствовал, что путь к дворцу Кшесинской — особняку бывшей любовницы свергнутого императора, превращенного в вертеп мировой революции, — освещал прожектор, медленное движение сопровождали толпы рабочих и солдат с оркестром и знаменами. С броневика Ленин «служил литию», писал Суханов, чуть ли не на каждом перекрестке. Он уверял, что триумф вышел «блестящим и даже довольно символическим». Редакторы большевистской «Правды» прокомментировали происходящее более сдержанно: «Стоя на броневом автомобиле, тов. Ленин приветствовал революционный русский пролетариат и революционную русскую армию, сумевших не только Россию освободить от царского деспотизма, но и положивших начало социальной революции в международном масштабе». Свои идеи Ленин принялся внушать во дворце Кшесинской собравшимся большевикам. В передаче Суханова это выглядело так: «…Никто не ожидал ничего подобного. Казалось, из всех логовищ поднялись все стихии, и дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений… стал носиться в зале Кшесинской над головами зачарованных учеников»{2675}.
Уже на следующий день Ленин набросал свои знаменитые «Апрельские тезисы». Их положения были просты: никаких уступок «революционному оборончеству», т. е. тем «дурным» социалистам, которые поддерживают буржуазию и империалистов; соответственно, Временное правительство должно отказаться от завоевательных планов. Ленин был недоволен и лидерами существующих Советов — их следовало заменить «настоящими» революционерами. «Буржуазному» парламентаризму не должно быть места в новой России его должна сменить «более высокая» форма демократии в лице «Республики Советов, рабочих, батрацких, крестьянских и солдатских депутатов». Ленин предлагал также централизацию банковского дела и постепенный переход к «общественному» контролю над производством и распределением продуктов. Именно так он понимал «шаги к социализму».
