Борьба «с немецким засильем» развернулась и на конфессиональной почве. Так, от антинемецких настроений пострадали 84 лютеранских пастора (30 из них были сосланы в Сибирь, остальные принудительно выселены){1346}.
Осенью 1915 г. заволновались баптисты: прошел слух, что вслед за немцами их вышлют в Сибирь. Баптистские проповедники активизировались в Тифлисской и Елизаветпольской губерниях, в Тифлисе они даже выступали перед солдатами{1347}. Добровольные пожертвования, благотворительные акции баптистов не меняли отношения к ним. Их лидеров стали выдворять за границу. В результате почти безграничное поле для прозелитизма сектанты нашли в лагерях для русских военнопленных: после окончания войны в Россию вернулось более двух тысяч новообращенных свидетелей Христа{1348}.
Время от времени сектанты давали поводы для нападок. Так, в Сибири секта ваисовцев саботировала сбор пожертвований в пользу Красного Креста, мотивируя это тем, что это христианская организация{1349}. Наибольшие подозрения вызывали религиозные пацифисты. Был составлен список антимилитаристов 18 исповеданий (духоборов, толстовцев, молокан, квакеров, адвентистов седьмого дня, баптистов, евангельских христиан и др.), который содержал несколько сот фамилий. Оказавшись в армии, они могли разлагающе действовать на окружение, в частности склонять к дезертирству. Постоянные «совращения» происходили и в тылу{1350}. Православные миссионеры в связи с этим все агрессивнее нападали не только на «Биржевую газету» и кадетскую «Речь», но и прогрессистское «Утро России», именуя эту газету «раскольнически-лживой». Под огнем их критики оказалось не только Общество 1914 г., якобы неспособное вести борьбу «с немецким засильем» в церкви, но и «примитивный» циркуляр министра внутренних дел А.А. Хвостова «о незакономерных проявлениях сектантства»{1351}.
Характерно, что местные иереи вели себя по отношению к иноверцам довольно пассивно. Так, Казанская епархиальная власть довольно либерально отнеслась к массовым молениям черемисов (марийцев){1352}. Некоторых «ревнителей православия» архиереи одергивали, заявляя, что иной «миссионер в сюртуке ничем не отличается от сектантского безблагодатного наставника»{1353}. Действительно, подчас миссионеры вели себя так, словно единственная цель войны — избавление от всевозможных «еретиков» внутри страны.
В донесениях губернских жандармских управлений обычно отмечалось, что «сектантства… не наблюдается, штунды, баптизма и адвентизма …не заметно»{1354}. Для людей подозрительных это могло означать, что «вредоносные иноверцы» ушли в подполье. Миссионеры не без оснований подозревали, что демонстрации лояльности иноверцев порой носили чисто показной характер. Когда в мае 1915 г. в Москве начались немецкие погромы, некоторые немцы и евреи выставляли в окнах квартир и лавочек портреты царя, российские национальные флаги{1355}.
Миссионерская пресса возмущалась: дела о сектантах, даже скопцах, рассматриваются в судах слишком «либерально». Между тем возникла «целая народная литература… о близкой кончине мира и пришествии на землю антихриста в лице кровавого Вильгельма». В Бессарабской губернии сектанты-иннокентьевцы утверждали, что война «послана Богом России как наказание за непризнание иеромонаха Иннокентия Святым духом, Спасителем мира». Дело дошло до того, что они принялись молиться «о скорейшем даровании туркам победы над русскими, чтобы скорее водвориться в новом царстве Иннокентия»{1356}.
Православно-политическая общественность становилась все более агрессивной. Съезд монархических организаций и правых партий в ноябре 1915 г. в присутствии известных православных епископов постановил «для спасения государства» объявить «жидовство» изуверской религией и всех евреев изгнать из России. Протестантов, как еретиков, предлагалось изгнать с государственной службы и конфисковать их земли***. К счастью, у Синода хватило благоразумия не заметить этих подсказок.
Духовная жизнь страны неуклонно политизировалась. Православные миссионеры объявили настоящий крестовый поход против «социализма, еврейства, масонства и неверия». Аргументация была проста: Карл Маркс и Фердинанд Лассаль были «типичными евреями со всеми свойственными этой расе нравственными недостатками»{1357}. Трудно сказать, какая часть духовенства поддерживала подобные установки. В любом случае в главенствующей православной церкви назревала настоящая смута по центральному, как казалось, вопросу внутриконфессионального бытия. В августе 1916 г. в либеральной печати выступил профессор П. Верховский, усомнившийся в том, что грядущая церковная реформа должна увенчаться избранием патриарха. Как известно, в свое время Николай II запретил проведение Поместного собора РПЦ, побоявшись разобщения светской и духовной власти. Теперь же либеральный профессор принялся убеждать, что лишь до Петра I цели государства и церкви совпадали, затем последовала естественная секуляризация государственности. Поэтому «при современных изменившихся обстоятельствах восстановление патриаршества надо считать опасным делом прежде, чем не будет должным образом обеспечена полнота законодательной компетенции Гос. думы и Гос. совета». В противном случае церковь станет оплотом «иерархического бюрократизма» и «клерикализма»{1358}. Консервативная церковная пресса восприняла это заявление как стремление к «полному изгнанию не только православной, но и всякой другой религии из государственной, общественной и семейной жизни и провозглашение государственного верховенства над всеми церквами и культами»{1359}. В обществе считали по-другому. «Наши епископы… в сущности чиновники, подписывающие бумаги и чуждые горячего религиозного порыва», — считал историк М. Богословский{1360}. Подобная полемика способствовала дальнейшему разобщению духовного пространства империи.
5. Упадок веры и появление антиклерикальных настроений
Религиозный аффект первых месяцев войны постепенно сменился растерянностью, перерастающей в отчаяние. Ежедневные заботы вытеснили страх Божий, в тылу нарастал разгул страстей отнюдь не христианского свойства. «Вера православная расшатывается, приход разлагается, влияние духовенства падает, сектантство растет, усиливается», — это заявление приходского священника Тихомолова в ноябре 1914 г. на фоне ура-патриотических публикаций смотрелось несколько необычно{1361}. Однако уже в начале 1915 г. настоятели приходов отмечали снижение уровня даже внешнего благочестия: торжища по воскресеньям, уклонение от храмовых служб и исполнения треб, непочтительность к церковной братии{1362}. Протоиерей И. Восторгов отмечал, что «все сознают, что современная война во многом нас разочаровала, много верований и воззрений поколебала»{1363}. Священнослужители-депутаты Государственной думы в записке обер-прокурору Св. Синода В.К. Саблеру констатировали «оскудение в церкви религиозного духа и охлаждение к ней всех слоев общества»{1364}. Подобные настроения отмечали епископы Вятской, Московской, Нижегородской, Вологодской, Рижской и Харьковской епархий{1365}.
