2. Зигзаги политики и реальный сектор экономики
(В.П. Булдаков)
Политика Временного правительства в экстремальных условиях войны и революции в целом была ориентирована на огосударствление экономической жизни, но проводилась весьма непоследовательно и даже хаотично. Курс формировался и видоизменялся под влиянием противоборства двух основных блоков правительственного кабинета — «буржуазного» и «социалистического».
В конце марта на Всероссийском совещании Советов В.Г. Громаном был представлен проект «планомерной организации народного хозяйства и труда». Меньшевистский теоретик исходил из подчинения интересов предпринимателей и рабочих «интересом общегосударственным». Предусматривалось установление всестороннего контроля над промышленностью с помощью центрального регулирующего органа. Правительству предлагалось «планомерно регулировать всю хозяйственную жизнь страны, организовав ее производство, обмен, передвижение и потребление под непосредственным контролем государства»{2510}. Но все это было под силу только уверенной в себе власти, а не правительству, беспомощно колеблющемуся под нарастающим давлением противоположных сил — предпринимателей и рабочих.
При вступлении в коалиционное правительство меньшевики и эсеры вроде бы настояли на включении в правительственную декларацию собственных принципов государственного контроля над хозяйственной деятельностью. Однако при редактировании текста декларации 6 мая буржуазные министры, по словам Милюкова, превратили весьма «эластичные советские формулы» в «еще более неопределенные». Так, требование государственного контроля над промышленностью и торговлей было представлено как обещание «дальнейшего планомерного проведения» уже применявшихся мер{2511}. Предложения о государственном регулировании оказались выхолощены.
В правительственных кругах завязалась дискуссия о формах и пределах государственного вмешательства в экономику{2512}. В результате «демократизация» народного хозяйства обернулась созданием «новых комитетов по ряду важнейших товаров» и расширением их компетенции вплоть до права нормирования цен{2513}. Между тем в Союзе городов был выработан более радикальный план регулирования экономики с помощью единого руководящего центра{2514}. Примечательно, что в мае 1917 г. нечто подобное предлагал прибывший в Петроград британский министр труда лейборист А. Гендерсон{2515}. Сходным образом был настроен и Исполком Петроградского Совета{2516}.
Ни власть, ни предприниматели не имели четкого представления, как спасти положение. Оставшийся не у дел А.И. Гучков в мае в частных беседах делал безрадостные прогнозы: «…Гибель промышленности, финансовый крах, армия в виде гигантского трупа, сепаратный мир, развал России на отдельные части, возвращение войск при демобилизации — бурное, беспорядочное, стремительное, перед которым побледнеют все ужасы великого переселения народов…»{2517} На заседаниях Главного экономического комитета говорили о «хаотическом состоянии» контроля над производством, о «ненормальности» позиции, занятой Министерством торговли и промышленности, уклоняющимся «от наблюдения за промышленностью». Правительство теряло представление о ресурсах и возможностях страны.
Угрожающее положение сложилось в топливной области. В России 50,7% всего топлива составлял донецкий уголь, 20% — нефть, 23,4% — дрова и 2% торф и местные угли. Между тем добыча угля в Донбассе в 1917 г. оказалась ниже намеченного плана вывозки. Вместо 24 млн. пудов жидкого и 15 млн. пуд. твердого топлива, полученного в 1916 г., текстильная промышленность Центрального района была вынуждена довольствоваться 10 млн. пудов жидкого и 8 млн. пудов твердого топлива. Возникли трудности в снабжении Петрограда и Москвы дровами — их вывозили из Финляндии преимущественно водным путем. «Вся эта недостача топлива должна повести к сокращению фабрично-заводских работ до 2–3 дней в неделю… При таком обороте дел следует предвидеть полное разрушение одной из немногих отраслей промышленности, успешно справлявшихся с удовлетворением громадных потребностей, предъявленных беспримерной войной», — сообщали московские текстильные магнаты{2518}. Разумеется, здесь не обошлось без преувеличений, однако угроза массовой безработицы в центре страны становилась реальной.
Неуклонно ухудшалось положение на транспорте. За первую половину 1917 г. было погружено примерно на 70 тыс. вагонов меньше, чем за тот же период прошлого года. Количество «больных» паровозов выросло с 15–16% до 25%. Уменьшились запасы угля на дорогах. Транспортную проблему усугубила частная организация «Централес», которая, использовав правительственную ссуду в 15 млн. руб., смогла поставить железным дорогам лишь треть запланированного количества дров. Министр путей сообщения Н.В. Некрасов назвал положение на транспорте «угрожающим»{2519}.
Напряженность по-своему нагнеталась большевиками. 20 июня 1917 г. на заседании столичного комитета РСДРП(б) говорилось, что многие петроградские заводчики, «чувствуя, что переход власти к пролетариату и крестьянству неизбежен, отправляют свои капиталы за границу»{2520}. Впрочем, это было секретом Полишинеля: о том же иной раз писала буржуазная печать. Запрещение денежных переводов за границу без специального разрешения Министерства финансов, последовавшее в начале июня, уже не спасало положения.
Несомненно, новая власть получила дурное хозяйственное наследство. Однако решимости переломить ситуацию на основе единой экономической стратегии в верхах не наблюдалось.
3. На пути к финансовой катастрофе
(Ю.А. Петров)
Временное правительство, признав обязательства прежней власти, в том числе по внутренним государственным займам, вкладам государственных сберегательных касс и союзническим обязательствам, в целом продолжило политику старого режима в финансовой области. Политика эта предусматривала финансирование войны путем бумажно-денежной эмиссии и внутренних займов, однако масштабы этих операций в громадной степени возросли в связи с растущей дезорганизацией экономической жизни. Восемь послефевральских месяцев 1917 г. оказались периодом нарастания жесточайшего финансово-экономического кризиса, усугубляемого растущей общественно-политической нестабильностью. В немалой степени его обострению способствовала и сама финансовая политика правительства.
Сразу после прихода к власти Временное правительство осуществило крупную эмиссию денег. В апреле эмиссия снизилась до дореволюционного уровня. Затем ее темпы выросли, превзойдя дореволюционные показатели почти в четыре раза. С марта по октябрь 1917 г. было напечатано кредитных билетов царских образцов на 6412,2 млн. руб. Весной 1917 г. были пущены в обращение и собственные деньги нового правительства с упрощенным оформлением — кредитные билеты достоинством 250 (с двуглавым орлом без царских регалий — короны, скипетра и державы) и 1000 рублей (так называемые «думки», с изображением Таврического дворца в Петрограде, где происходили заседания Государственной думы), а летом 1917 г. — казначейские знаки достоинством 20 и 40 рублей (прозванные «керенками» по имени министра-председателя Временного правительства А.Ф. Керенского). Последние выпускались целыми неразрезанными блоками по 40 знаков на общую сумму 1600 рублей, без нумерации, подписей и даты выпуска. Впоследствии многие сельские жители использовали эти суррогатные денежные знаки вместо обоев для оклейки стен.
