На долю Петрограда в годы войны приходилось от трети стачек и от трети до половины стачечников. Серьезное значение приобрела забастовка на Путиловском заводе, вспыхнувшая в феврале 1916 г. из-за неудовлетворения требований о повышении заработной платы на 70%. Возмущенные рабочие вывезли одного из управляющих на тачке. Несмотря на вмешательство полиции и военных властей, последовавшие увольнения и закрытия цехов, 10 февраля рабочие потребовали освобождения арестованных и отмены призыва в армию военнообязанных. Не меньшее значение имели и события на Сормовском заводе в июне 1916 г., которые начались с волнений в связи с увольнением с завода неугодных администрации лиц. Рабочие начали забастовку, остановили электростанцию. На работу вышло 4963 рабочих из 8 тыс., но и те работали «вяло и неохотно». Несмотря на прибытие на завод двух рот солдат, на работу вышла лишь 1 тыс. человек. Применяя угрозы, аресты, увольнения, отправку на фронт администрация завода смогла остановить забастовку. Но рабочие согласились возобновить работу лишь при условии возвращения уволенных, увольнения начальника цеха, гарантий неувольнения забастовщиков{2161}. В ноябре 1916 г. по сообщениям осведомителей охранки среди рабочих Ижевских заводов ходили слухи о петроградской забастовке, говорили о больших потерях на фронте, о мире, отказывались верить официальным сообщениям{2162}.
В начале августа 1916 г. произошла забастовка на Трубочном заводе в Самаре. В ходе нее рабочие потребовали не только увеличения заработной платы, сокращения продолжительности рабочего дня и отмены штрафов, но и отправки на фронт «рабочих из богачей, которые поступили на завод с целью уклониться от войны». Между прочим, наряду с «богачами» на военные заводы поступали и революционеры — полиция не успевала проверять их на благонадежность. Конфликты в рабочей среде множились. В феврале 1917 г. рабочие инструментальной мастерской Ижевского оружейного завода выставили внушительный ряд требований. В результате переговоров 12 требований было удовлетворено, 8 — отклонено, по трем администрация обещала ходатайствовать в Главном артиллерийском управлении{2163}. Было очевидно, что экстремальная интенсификация производства особенно взрывоопасна в связи с наполнением предприятий людьми, далекими от индустриальной культуры.
Наряду с привычными проявлениями недовольства вспыхивали «хлебные бунты» — в 1915 г. их было около двух десятков. В следующем году количество их участников увеличилось в 13 раз{2164}. Наиболее активными стали женщины. Между 1914 и 1917 гг. их удельный вес на промышленных предприятиях возрос с 26,6 до 43,2%; в Петрограде их число выросло в шесть раз. Особое недовольство демонстрировали солдатки{2165}.[153] По словам столичного градоначальника, они вели себя «крайне энергично, а иногда и бесстыдно», требуя немедленного удовлетворения своих требований. Впрочем, они быстро успокаивались, получив казенный паек{2166}.
Женские выступления, как правило, протекали по одному сценарию: начиналось с препирательств о поднятых ценах, затем толпа принималась «восстанавливать социальную справедливость», громя магазины и унося с собой товары. Массовые беспорядки работниц случились в мае 1915 г. в Орехово (на границе Московской и Владимирской губерний). В июне «бабьи бунты» прошли в селах Гордеевка, в городах Канавин и Хохлома Нижегородской губернии, в Моршанске Самарской губернии. В июле взбунтовались женщины в трех городах Нижегородской губернии, на Таганском рынке Москвы. В августе в Колпино на Ижорских заводах жены рабочих и солдатки учинили разгром лавок. В октябре в Богородске (Нижегородской губернии) вспыхнули волнения работниц, обернувшиеся погромом магазинов. Усмирять бунтовщиц пришлось казакам; были убитые и раненые. Тут же забастовали на ткацкой фабрике Морозова, к ним присоединилось до 80 тыс. рабочих с предприятий Павловска, Обухова и Орехова. Беспорядки, охватившие почти 12 тыс. работниц в Богородске, продолжались в течение нескольких недель. В декабре продовольственный бунт произошел в городе Каменный завод Пермской губернии. Все это становилось известно в армии{2167}.
В начале 1916 г. полицейские подтверждали, что бунты «устроены исключительно женщинами, преимущественно солдатками, и произошли только благодаря неимоверной алчности торговцев, поднявших цены на предметы первой необходимости», в первую очередь на сахар. Подобные случаи отмечались в Воронежской, Томской и Оренбургской губерниях, вовсе не бедных «своим» продовольствием{2168}. Однако дело было не просто в нехватке хлеба насущного. Священники сетовали, что «…жены солдат, которые так усердно молятся в храмах… вне храма… держат себя нахально, вызывающе», при этом «работать не желают, без конца требуют даровых пособий», а полученные пайки «тратят безрассудно: на модные кофточки, галоши, духи и помады»{2169}. Война не только разоряла, но и развращала.
Продовольственные бунты продолжились в 1916 г.: 14 и 16 февраля в Баку, в конце июня — в промышленной Кинешме Костромской губернии и в середине июля — в фабричном поселке Родники Костромской губернии. В июле солдатские жены устраивали самосуды над торговцами в Самаре, Екатеринославе, Нарве, Таганроге. Информация о десятках убитых и раненых растекалась по всей России и действующей армии{2170}.
3. Война и деревня
Привычное социальное недовольство деревни получило новые раздражители. Старые ценности сомкнулись с азартом военной добычи. Не случайно многие усомнились в энтузиазме призывников. Люди образованные радовались, что крестьяне добровольцами шли на фронт, порой отказываясь от медицинского освидетельствования{2171}. Но подчас ими двигал отнюдь не патриотический порыв: добровольцы могли выбирать род войск. Были и более прозаические причины. «Доброволец Раков пошел на войну, чтобы лошадь выручить: думал, что если сам пойдет, лошадь вернут, — отмечал в дневнике М. Пришвин. — И еще слышал, что добровольцу возле обоза можно поживиться, и пошел»{2172}. Вероятно, таких «проявлений патриотизма» было немало. Впрочем, в мемуарной литературе встречаются упоминания о том, что некоторые крестьяне западных губерний добровольцами шли на фронт{2173}. Однако даже пропагандистская литература того времени о таких случаях умалчивает. Зато имеется другое свидетельство. Ф. Степун отмечал, что добровольцев из своей среды крестьяне презирали, считая их людьми, которые «ничего “настоящего” все равно делать не могут», так как оторвались «от того глубоко чтимого… священного, полезного и посильного им домашнего труда»{2174}. И тот факт, что в большинстве своем крестьяне шли на призывные пункты скорее покорно, нежели с сознанием патриотического долга, вовсе не исключал, что они избавились от глубоко накопившегося социального недовольства.
Деревенское бунтарство стало наполнять собой городскую среду уже в ходе мобилизации. В Ишиме 4 тыс. запасных пытались захватить казарму и завладеть оружием. Вызванная рота солдат открыла по собравшимся на площади огонь{2175}. 18 июля 1914 г. в Царицыне начались многотысячные патриотические демонстрации. Но 22 июля, когда город наводнили призывники-запасные из деревни с родственниками, ситуация изменилась. Многотысячная толпа женщин потребовала немедленной выдачи пособий на мужей, обвинив воинского начальника в их присвоении. Женщины, прорвавшись сквозь цепь солдат, избили офицера и пристава. Вызванная команда дала два залпа в толпу. Погибло 20 человек (из них 7 женщин), 25 было ранено. Недовольство мобилизованных не ограничивалось «нерасторопными» властями. Некоторые из них готовы были примириться с судьбой при условии пересмотра арендных отношений с помещиками. Общинники, со своей стороны, направляли недовольство против поощряемых властями «выделенцев», причем первых зачастую представляли отцы, вторых — их сыновья{2176}. 12 августа 1914 г. в с. Козловка Воронежской губернии 2-тысячная толпа женщин и подростков разгромила дома и хозяйства 23 хуторян{2177}.
