Формальная обрядность уступала место естественной вере, обостренной близостью смерти. Враждующие комбатанты уже в 1915 г. на Пасху выходили друг к другу, христосовались, обменивались угощениями{1282}.
Как обычно, в канун праздников возрастало число исповедующихся. Один из священников сообщал: «Более высокого и чистого состояния на исповеди, чем со своими солдатами, я никогда не переживал… Душа открытая, раскаяние легкое… замечательные лица… Таково христолюбивое воинство…»{1283} Первое время все священники подчеркивали «истинно христианскую» незлобивость русских солдат. Известный проповедник В. Востоков в светской газете приводил якобы типичный случай: русский солдат просил в госпитале: перевяжите сначала друга-немца, мы нанесли раны друг другу, но он страдает сильнее{1284}. Но отмечались и другие пропагандистские крайности. «Ваши деньги превратятся в патроны и снаряды», — взывал к жертвователям в апреле 1916 г. один из многочисленных «Приходских листков»{1285}.
Благостные настроения скоро сошли на нет. Письма с фронта отразили перемены в религиозных переживаниях солдат: упование на Бога, вера в силу молитвы и охранительную мощь креста исчезали. Боевые неудачи, голод, вши, плохое обмундирование, инфекционные болезни, а равно и слухи об «измене» царя и царицы, похождениях Распутина резко снизили уровень «окопной религиозности». Все чаще у солдат и матросов обнаруживались антицерковные настроения, религиозная благость вытеснялась циничным взглядом на веру, а «потеря души» оборачивалась пьянством, депрессией и откровенным богохульством. Известны случаи, когда солдаты сжигали кресты на братских могилах{1286}. Религиозно-протестные настроения фронтовиков обострялись: если в 1915 г. священников и церковь порой лишь обвиняли в отступлении от заповедей Христовых{1287}, то в 1916 г. случались массовые уклонения от исполнения обрядов, переходящие в отрицание Бога{1288}. Образ героя-священника, крестом поднимающего на подвиг, в сознании солдат сменился образом попа, к «традиционным» порокам которого добавились новые прегрешения. К примеру, в солдатском фольклоре появляется фигура попа-волокиты за сестрами милосердия{1289}.
Разумеется, потребность в вере не исчезала. Сохранилось «коллективное завещание» офицеров и воинов 464-го пехотного Селигерского полка, подписанное полковым священником о. Василием (Беляевым). Солдаты и офицеры, ожидавшие отправки на фронт, просили губернатора установить постоянную молитву в храмах и обителях о здравии воинов, а после их гибели — непрестанное поминовение{1290}. Предполагалось, что так можно установить «молитвенное единение… с населением местности», где дислоцировался полк. Такое предложение, вероятно, было связано с тем, что бытовые скандалы с участием военных, увы, становились заурядным явлением.
Инициатива священника получила широкую известность, и вскоре командование полка прислало с фронта благодарность тверичанам, деликатно намекая при этом на переизбыток подарков — икон, крестиков и предметов обихода{1291}.
По мнению протопресвитера Шавельского, многие священники достойно выполнили свой долг{1292}. По отзывам тех, кто был с ними в окопах и госпиталях, их деятельность возрождала «христианскую любовь первых веков»{1293}. Но нельзя забывать и о других мнениях. «Духовенству не удалось вызвать религиозного подъема среди войск… вера не стала началом, возбуждающим на подвиг или сдерживающим от развития… звериных инстинктов», — констатировал А.И. Деникин{1294}. Представляется, что генерал преувеличивал степень ответственности церкви и ее пастырей за просчеты военного командования и самодержавия.
3. Конфессии, общественность и религиозные настроения в тылу
Приоритеты служения всех конфессий Российской империи определялись общим принципом: влить в горькую чашу народной скорби бальзам утешения и упования на милость Божию. Православные приходские батюшки и епархиальные архиереи, раввины и муллы, пасторы и ксендзы на протяжении всей войны лично благословляли уходящих на фронт, произносили вдохновенные проповеди, объезжали госпитали или пристанища беженцев, поминали погибших, неустанно увещевали тыловое население{1295}. Как сказывалось это на религиозных настроениях?
Факты, характеризующие тыловую религиозность, противоречивы. Через год после начала войны церковная пресса отмечала, что «примирить и объединить церковные элементы, сблизить их, сплотить хотя бы во имя патриотической цели» все еще не удалось{1296}. Разумеется, не обошлось при этом без ханжества, инициированного официальными лицами. Так, благотворительными сборами по церквам занялась А.И. Горемыкина, супруга премьера, а жена скандально прославившегося военного министра Е.В. Сухомлинова требовала содействия церкви в проведении уличных сборов{1297}. Супруги этих дам не пользовались, мягко говоря, общественным доверием.
Несомненно, православное духовенство увидело в войне возможность укрепить свои позиции: как отмечали сами служители культа, «народ духовно воскрес». В ужасах войны (мобилизация, реквизиции, наплыв беженцев и военнопленных, первые потери и призрак голода) людям виделась кара Божья, а редкие удачи на фронте вселяли надежду на прощение. Повсеместно отмечался наплыв народа в храмы, участились обращения к исповеди и покаянию, а «в окнах деревенских изб светились лампадки… перед которыми россиянки молились по ночам». Приходские настоятели наблюдали увеличение «показателей обрядности»: росли продажи просфор, чаще заказывались молебны с акафистами{1298}, а «частичные проявления безверия, распущенности и хулиганства», по их мнению, «гасли в общем массовом благочестии»{1299}. Были отмечены массовые венчания перед отправкой на фронт, «дабы встретиться хотя бы на небесах»[132]. Наделе подобные явления относились скорее к области магического, нежели религиозного. Было заметно распространение всякого рода суеверий: женщины обращались к прорицателям и гадалкам, верили в скорый конец света{1300}. В Тверской губернии «старые бабы пророчествовали пришествие антихриста и анчутки беспятого, свержение царств и бедствия народные»{1301}.
В армии распространялись слухи об избавлении от смерти с помощью молитв, солдат посещали небесные видения{1302}.
Общественности, как светской, так церковной, казалось, что большую роль сыграло «благодетельное отрезвление народа по Царскому слову» — прекращение торговли вином. Такую иллюзию вызвали первые итоги мобилизации. «Отовсюду идут сообщения, что за один месяц русский народ духовно совсем переродился», осознав, «каким великим благом может быть… трезвость», — с восторгом заключал корреспондент «Вестника военного и морского духовенства»{1303}. В деревне вроде бы исчезли такие обычные прежде явления, как ссоры, кражи; сельские и волостные сходы стали проходить спокойнее{1304}. На время простые люди словно забыли житейскую мудрость: «До Бога высоко, до царя далеко», перестали уповать на собственные силы и потянулись к церкви (символу Бога), к священнику (символу власти). На начальном этапе войны даже сократилась численность нищих и бродяг. Полицейские сводки рисовали трогательную картину осознания народом необходимости «войны на благо Родины»{1305}.
