Во Владикавказе 5 марта собрание представителей горской интеллигенции решило создать временный орган для подготовки общегорского съезда. Заметно оживились мусульмане. 6 марта был создан Временный ЦК объединенных горцев Северного Кавказа, который возглавил балкарский просветитель и юрист Б. Шаханов. При этом выявилось, что каждый народ стремится образовать свои собственные национальные Советы, отстаивать свои локальные интересы. В тот же день был избран Ингушский исполком, который возглавил генерал Т. Укуров. 14–15 марта в Грозном на 1-м съезде чеченского народа (собралось около 10 тыс. человек) группе интеллигентов противостояли предприниматели, торговцы, часть офицерства. В Азербайджане помимо тюркистской партии «Мусават» возникли партии, намеренные популяризировать исламские ценности{2482}.
Ситуацию обострило стремление к созданию так называемых национальных полков — сказался пример формирования чехословацких, латышских, югославянских и польских формирований русской армии. Характерно, что эту идею поддерживала даже часть русских солдат. Во всяком случае, Петроградский Совет не смог противостоять «национализации» армии{2483}.
Глава 3.
ВОЙНА, ЭКОНОМИКА, НАРОД
1. Внешнеполитические проблемы и отношения с союзниками (В.П. Булдаков)
В области внешней политики новая российская власть оказалась в весьма непростом положении. Ситуация приобрела особую напряженность после того, как 14 марта Исполком Петроградского Совета опубликовал обращение «К народам всего мира». «Наступила пора, — говорилось в этом документе, начать решительную борьбу с захватными стремлениями правительств всех стран. Наступила пора народам взять в свои руки решение вопросов о войне и мире». Разумеется, прежде всего, имелись в виду «пролетарии» Германии и Австро-Венгрии, которым следовало «сбросить с себя иго самодержавия и отказаться служить орудием захвата и насилия в руках королей, помещиков и банкиров». Содержался в обращении и революционно-оборонческий компонент: «Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силе»{2484}. В общем, документ отнюдь не призывал к скорейшему окончанию войны. Милюков встретил его появление без особой тревоги{2485}. Социалисты Антанты восприняли «манифест мира» как естественное стремление защищать свою свободу от внутренних и внешних реакционеров{2486}.
Но лидеры Антанты хотели подстраховаться. 17 марта английское правительство выразило надежду, что принципы, исповедуемые новым российским правительством, окажутся верным залогом конечной победы{2487}. В то же время Лондон, усомнившись в финансово-экономической дееспособности новой власти, не торопился выполнять решения союзнической конференции. Милюков, вставший во главе внешнеполитического ведомства, решил успокоить англичан. Но для этого следовало договориться с доморощенными социалистами, настаивавшими на формуле «мир без аннексий и контрибуций». Как ни парадоксально, один из влиятельнейших людей в Петроградском Совете И.Г. Церетели считал, что опубликование заявления об этом вызовет небывалый подъем духа в армии, а Временное правительство обретет невиданный авторитет и нравственную силу{2488}. Произошло столкновение двух доктринеров: Милюков вообще не считался с новой реальностью, Церетели полагал, что теперь можно перевернуть мир с помощью благих намерений.
22 марта Милюков выступил с пространным заявлением. Положительно оценив вмешательство в войну США, он подчеркнул, что для России цели войны прежние: «Освобождение славянских народностей, населяющих Австро-Венгрию, объединение итальянских и румынских земель, образование Чехословацкого и Сербо-Хорватского государства, слияние украинских земель Австро-Венгрии с Россией». Особое внимание Милюков уделил вопросу о проливах, категорично заявил о стремлении к присоединению их к России — это было, как он признал позднее, «руководящей нитью» его политического курса. Все это было сдобрено заявлением о том, что «ни Россия, ни ее союзники не преследуют никаких захватных тенденций в нынешней мировой войне»{2489}.
Конечно, заявление Милюкова нельзя отнести к числу гибких. Даже Гучков упрекнул его в том, что он оказал плохую услугу правительству. «Говорите о чем хотите и как хотите, — наставлял он, — но говорите только так, чтобы это могло содействовать боеспособности армии»{2490}. Ф. Степун осуждал «доктринерское упрямство, с которым Милюков проводил свою верную союзническим договорам империалистическую политику»{2491}.
Милюковская трактовка «миролюбивых» инициатив России возмутила Керенского. На заседании правительства он заявил, что министр не посчитался с мнением кабинета. Но его неожиданно осадил премьер Г.Е. Львов, подчеркнувший, что «Милюков ведет не свою самостоятельную политику, а ту, которая соответствует взгляду и планам Временного правительства»{2492}. С этого момента скрытая вражда между Милюковым и Керенским стала ощутимо сказываться на внутриполитическом положении страны.
В результате длительных переговоров между Временным правительством и так называемой контактной комиссией Петроградского Совета 27 марта было опубликовано правительственное заявление «О военном положении и целях войны». В нем провозглашалось, что «оборона во что бы то ни стало нашего собственного родного достояния и избавление страны от вторгнувшегося в наши пределы врага — первая насущная и жизненная задача наших воинов». Отмечалось, что цель свободной России — «не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов». Но вслед за этим следовало заверение о «полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников»{2493}.
Разумеется, декларация была всего лишь ханжеской уступкой социалистам. Однако лидеры Петроградского Совета склонны были трактовать это как свою собственную победу — отказ правительства от пресловутых «аннексий и контрибуций». Чтобы не дезориентировать дипломатов, 1 апреля Милюков направил российским представителям в Лондоне, Париже и Риме секретную инструкцию с напоминанием, что «мы отнюдь не отказываемся от обеспечения жизненных интересов России, выговоренных в соответствующих соглашениях…»{2494}
Для союзников имели, однако, значение не идейные декларации о целях войны, а способность России эффективно продолжать ее. Между тем Бьюкенен в конце марта сообщал, что «потерял всякую надежду на успешное русское наступление весною»{2495}. А успех наступления был невозможен без союзнических поставок. Их продолжение, в свою очередь, предполагало, что Россия будет воевать активно.
Прежнее правительство проектировало на 1917 г. огромные заказы, значительно выходившие за рамки намеченных на Петроградской конференции союзников. Однако из них реально могли быть доставлены только те, которые были обеспечены валютой. Таких заказов было на 2809,6 млн. руб., что составляло в тоннаже 2,4 млн. т. Основная их часть предназначалась для Главного артиллерийского управления (ГАУ) и составляла около 2/3 всех заказов по военному ведомству{2496}. Но уже в марте англичане прекратили размещение заказов для строительства в России ряда военных предприятий, в том числе шести автомобильных заводов. Тем не менее в начале апреля в России был создан специальный орган по вопросам заграничных поставок, обладающий правом утверждения заказов и выдачи иностранной валюты. Исполнительным органом комитета стало Главное управление по заграничному снабжению (Главзагран). В состав комитета включались и представители союзников{2497}.
