Скорее всего «страшные» автомобили нарисовало взвинченное людское воображение. Сдерживаемое дисциплиной неосознанное солдатское недовольство выплеснулось неуправляемым озорством. Солдатам понравилось кататься. М. Пришвин писал: «…Мчится автомобиль с красным флагом с солдатами, пулеметом, и барышня там зачем-то сидит, и косичка у нее маленькая, маленькая рыженькая. “Ура!” — кричит, а из автомобиля стреляют: салют»{2373}. Революционеры самоутверждались в соответствии с символикой времени; боязливым обывателям оставалось только демонизировать происходящее.
Скоро сознание горожан переквалифицировало владельцев авто — «монархистов» в банду сбежавших уголовников. Кроме того, не без доли облегчения обывателями было замечено, что наибольшую опасность автомобили представляли для милиционеров, поэтому скоро появился слух об охоте на городскую милицию. «Черные авто» из информационного поля слухов перешли и в семиотическое поле литературных и изобразительных образов. В журналах стали печататься фельетоны, карикатуры на пугающихся любого автомобиля милиционеров{2374}. День 12 апреля стал рекордным по числу зафиксированных происшествий. Разбор каждого случая появления «черного авто» показывает, что переросшие в массовый психоз индивидуальные страхи заставляли «опознавать» в них практически любой движущийся ночью объект{2375}.
Характерен случай, произошедший ночью 12 апреля, когда четыре милиционера Спасской части на автомобиле выехали по уголовному делу. Когда автомобиль проезжал по Невскому проспекту, он издал хлопок, то ли от лопнувшей шины, то ли из выхлопной трубы. На звук тут же отреагировали постовые милиционеры и открыли беспорядочную стрельбу, в результате которой была убита лошадь проезжавшего мимо извозчика. Когда автомобиль остановился, на милиционеров набросилась толпа, намереваясь совершить самосуд. Постовые милиционеры смогли отбить своих товарищей. Другой случай произошел на Можайском шоссе. Стоящий на посту милиционер в темноте принял за черный автомобиль… броневик с солдатами, который не остановился на его свистки. Милиционер открыл стрельбу по броневику, солдаты ответили беглым ружейным огнем. Никто, к счастью, не пострадал{2376}.
Конечно, наиболее действенными оказывались слухи о нежелании властей думать об обещанном Петроградским Советом мире. Они-то и порождали массовые угрозы покинуть фронт. Были и курьезные слухи, за которыми, однако, могли стоять сознательные пропагандисты. Так, в Архангельске заводские работницы передавали друг другу, что за вступление в партию большевиков «будто бы выдают ситец»{2377}.
Иные слухи отражали реальные социальные опасения. Так, в Западных губерниях говорили, что Временное правительство намерено передать православные церкви католикам. На Кавказском фронте распространялись слухи о вооружении мусульман, намеревавшихся выступить против русских. В Уральской области прошел слух, что во время ярмарки киргизы (казахи) устроят бунт и начнут отнимать у русских землю. Напротив, говорили, что в Пржевальском уезде местные начальники самовольно раздавали оружие запасникам, более того, уезд объявил у себя «республику» и запретил вывозить хлеб за ее пределы. Здесь же пронесся слух о том, что готовится «выступление киргиз», следовательно, надо срочно вооружить европейское население{2378}****.
В революционные времена страхи, перерастающие в слухи, активно формируют информационное пространство. Политики, которые с этим не считаются, проигрывают первыми. Структура слухов показывает запредельно высокую степень дезориентированности и депрограммированности неуклонно архаизующегося социального пространства. Российским политикам, ориентированным на переустройство общества по «самым передовым» социальным моделям, предстояло найти общий язык с нетерпеливыми и недоумевающими массами.
Глава 2. ВОЙНА И ДЕМОКРАТИЯ
1. Временное правительство и власть на местах (В.П. Булдаков)
Временное правительство стремилось любым способом стабилизировать ситуацию. 8 марта был опубликован манифест о восстановлении Конституции Финляндии, автором которого был Милюков. Этот акт, выдержанный в стиле царских манифестов, создавал некоторую политико-юридическую неопределенность в отношениях между Россией и Финляндией. Если в прошлом государственно-правовая связь между ними была освящена личной унией императора с финским народом, то теперь манифест навязывал аналогичную функцию будущему Всероссийскому Учредительному собранию.
В условиях заметного ухудшения продовольственного снабжения Финляндии из России подобная перспектива не могла удовлетворить финляндских политиков, тем более что 13 марта финляндский Сенат стал коалиционным, т. е. менее послушным российской власти. Характерно, что финские социал-демократы представили Керенскому записку о расширении автономии. Вряд ли улучшило взаимопонимание заявление Керенского на митинге 16 марта в Гельсингфорсе о том, что он приехал «принести финляндскому народу весть о его свободе». Вскоре из ссылки вернулся П. Свинхувуд правый прогермански настроенный социал-демократ, сотрудничавший с активистами{2379}.
16 марта появилось правительственное обращение «К полякам», весьма напоминавшее былые предложения С.Д. Сазонова об объединении Польши под скипетром русского царя. Документ породил массу вопросов. В обращении проводилась идея создания независимой этнографической Польши, в которой будут «ограждены права национальных меньшинств» и которая будет связана «свободным военным союзом с Россией». Документ породил массу внутрироссийских проблем — многие лидеры национальных движений готовы последовать за поляками{2380}.
11 марта было подписано правительственное постановление о приостановке исполнения законов «о землевладении и землепользовании австрийских, венгерских и германских выходцев» — до созыва Учредительного собрания.
15 ограничительных актов потеряли силу, что, вероятно, вызвало недоумение у той части населения, которая уже воспользовалась землей и результатами труда «врагов».
Тем временем на местах сохранялся компромисс различных идейно-политических сил при сохранении уважения к общероссийской власти. Из Ставрополя губернатор кн. Оболенский докладывал, что возглавил Комитет общественной безопасности вместе с «очень достойными людьми». Временному правительству пришлось дать команду о его устранении. В Орле губернатор гр. П.В. Гендриков предложил образовать для управления особое совещание, куда бы вошли помимо него предводитель дворянства, председатель земской управы, представители комитета общественной безопасности и Совета. Местные либералы и социалисты согласились. Они аплодисментами приветствовали заявление начальника Орловского кадетского корпуса генерал-лейтенанта Р.К. Лютера в верности Временному правительству и заверения жандармского подполковника, обещавшего служить новой власти не менее честно, чем старой. Наиболее влиятельными в КОБах (часто выступавших под другими названиями) оказывались либо известные в прошлом общественные деятели, либо новоявленные демагоги. Первое время они старались действовать согласованно. Если в столице социалисты и либералы никак не могли договориться между собой, то, к примеру, в самарский комитет вошли по 5 большевиков и меньшевиков, а также 3 эсера, которые стали соседствовать с 7 кадетами. В далеком Якутске общественный комитет возглавил ссыльный большевик Г.И. Петровский, вскоре утвержденный комиссаром Временного правительства{2381}. Налицо было стремление к формированию внепартийной власти.
