6. Крестьяне и власть
(В.П. Булдаков)
Период с февраля по октябрь 1917 г. известный российский историк-аграрник В.П. Данилов характеризовал как «два встречных насилия»: государственных решений о реквизициях хлеба и крестьянского ответа на чрезвычайные меры{2579}. На деле ситуация была сложнее. Крестьянство по известной традиции пыталось уклониться от растущего натиска государственности, но все более агрессивно реагировало на своих ближайших социальных «соседей». Необходимость решения продовольственного вопроса в целях предотвращения голода в центральных районах страны, а затем и попытки установления продовольственной диктатуры привели к ожесточению крестьянства.
Временное правительство взяло курс на усиление вмешательства государства в сельскохозяйственное, особенно зерновое, производство. 25 марта 1917 г., как отмечалось, была установлена «хлебная монополия», в мае власть приступила к учету хлебных посевов. Были подтверждены ранее установленные «твердые» закупочные цены, более или менее соответствующие рыночным. Крестьяне поначалу восприняли это со сдержанным оптимизмом. Однако события стали развиваться не в пользу государства. Возникла психологическая ситуация, когда всякий «неверный» шаг власти порождал рост отчуждения от государства.
Временному правительству пришлось официально признать крестьянские организации, издав 21 апреля постановление «Об учреждении земельных комитетов». Этой акцией оно рассчитывало поставить под свой контроль организации, созданные по инициативе крестьян. Получалось нечто противоположное. Крестьянские комитеты ополчились против всех «чужих».
Совсем недавно община изгоняла из своей среды лиц, отмеченных «дурным поведением», — число их особенно возросло в годы войны. Теперь начался обратный процесс — пришлый элемент во все большей степени стал определять поведение и ценностные ориентации деревни. Уже в марте крестьяне под руководством солдат кое-где пытались разграбить винные склады и имения. Смоленский губернский комиссар А.М. Тухачевский сообщал в МВД, что под влиянием солдат «крестьяне захватывают землю, вырубают леса, насильно удаляют из экономии рабочих и прислугу». Врагами крестьян становились все, кто препятствовал утверждению справедливости в их собственном понимании. Прежде всего, обнаружилось их нежелание платить за привычную аренду{2580}. Возможно, на политические пристрастия деревни повлияла позиция Петроградского Совета, в заседаниях которого звучали заявления о необходимости посылки в деревню пропагандистов, которые «боролись бы с земством»{2581}. «Довольно с нас этих земств! — заявляли общинники. — …Мало они нашего брата околпачивали!» Впрочем, получив разъяснения, что чиновников не будет, соглашались: «…Коли так, тогда совсем другое дело!..»{2582} Но были и другие мнения крестьян: «Временному правительству подчинялись… что же касается земства, то таковое мы совершенно не желаем»{2583}. Представители Могилевского крестьянского Совета в мае 1917 г. назвали Керенского апостолом революции и освободителем крестьянства{2584}.
Крестьяне рассчитывали на «свою» власть, ее институциональная форма была им безразлична, однако они охотно подхватывали подходящие им политические лозунги. Соответственно подстраивались и сакральные установки. Собираясь после Февраля на молебны с красными знаменами, крестьяне требовали от священников провозглашения многолетия Временному правительству, запрещая называть Христа «царем небесным». Бог казался теперь революционером, освободившим бедняков от «поработителей» в лице Романовых{2585}. Не случайно иные крестьянские съезды в первой половине апреля 1917 г. призывали «конфисковать имущество и капиталы бывшего царя… назначить самый строгий суд с высшей мерой наказания»{2586}. Разумеется, все это не затрагивало их авторитаристских представлений и вполне сочеталось с прагматичными прикидками относительно власти, которая позволит хозяйствовать по-своему{2587}.
Крестьянин оценивал перспективы государственности с позиций доступа — общинного или личного — к «общенародным» земле и угодьям. В Таврической губ. у крестьян первым делом появилось желание «убрать немца», т. е. прибрать к рукам добро колонистов. Симптоматичны попытки воспрепятствовать заготовке дров для города или завода на казенных дачах; подобная рачительность сочеталась с разгромами винокуренных заводов, продовольственных лавок и убийствами помещиков, не говоря уже о порубках леса. Хозяйственная прижимистость оборачивалась воровской разнузданностью: хватали все, что «плохо лежит». Отбирали земли и у монастырей, и у церковных причтов{2588}. Последовали аресты лиц, признанных «вредными для общества», и даже захваты земель и скота у кулаков и помещиков{2589}*. Некоторые частновладельческие хозяйства с выгодой для себя использовали созданную войной производственно-торговую коньюнктуру{2590}. Разумеется, их прибыли раздражали крестьян.
В мартовские дни по некоторым уездам прокатилась волна переизбраний низовой администрации, сопровождавшаяся избиениями и арестами волостных старшин. Хотя имеются свидетельства, что там, где укоренилось земство, сельские жители вели себя спокойнее, развитие ситуации определяло стремление к избавлению от начальников, не уживавшихся с сельским сходом.
Фактически власть переместилась к волостным комитетам. И если поначалу в них избирали представителей сельской интеллигенции, духовенства, кооператоров, помогавших сориентироваться в обстановке, то скоро они превращались в чисто крестьянские организации{2591}. Позднее, 15 августа, на Государственном совещании кн. Кропоткин заявил, что переустройство России, совершаемое «без инициативы сверху» породило массу всевозможных организаций, создавших «волостной патриотизм взамен российского патриотизма»{2592}. В устах теоретика анархизма такое заявление особенно впечатляло.
В деревнях потребляющей полосы крестьянские комитеты первым делом занялись учетом наличного хлеба. В Сычевском уезде Смоленской губернии с этой целью объединились окружные деревни четырех волостей. Избранный комитет тут же произвел обыски (как водится, под видом поиска оружия) и назначил специальную плату на право владения помещиками землей{2593}. Разумеется, такие действия лишь осложняли продовольственную проблему, включая снабжение самих крестьян.
На I Всероссийском крестьянском съезде, открывшемся 4 мая, стали видны «стимуляторы» крестьянской агрессивности. Во-первых, делегатов от армии оказалось больше, чем непосредственно от деревни. Во-вторых, поражало безраздельное — численное и доктринальное — преобладание эсеров. Фактически крестьянский съезд опирался на замещенное представительство (многоступенчатая система выборов этому способствовала). В-третьих, крестьяне, внешне соглашаясь с аргументами политиков, в кулуарах высказывались совсем по-другому, по-своему оценивая возможности решения аграрного вопроса и прекращения войны{2594}. Наконец, крестьяне так и не отождествили себя ни с одной из партий, несмотря на преобладание эсеров в ЦИКе Советов крестьянских депутатов.
