Ты опоясана черными швами, тебя укладывают в пахнущую хлоркой голубую больничную постель. Все болит. Больно дышать. Боль кажется чем-то красивым. Чем-то разумным и замысловатым, ласковым и теплым, как золотой лист, изготовленный мастером филигранной работы. Прочно. У тебя было пробито легкое, сломаны ребра. Тебя собрали по кусочкам с помощью нержавеющей стали и кетгута. Ты наполовину женщина, наполовину машина. Ты старая «железнобокая»[21]. Вместо еды ты пьешь через трубочку. Потом появляются репортеры, которые хотят узнать подробности. Ты кое-что рассказываешь, немного. Потом ты прекращаешь с ними говорить, а потом перестаешь говорить вообще.

Ты так и не возвращаешься к преподавательской работе. Декан, должно быть, слегка нервничает по поводу произошедшего между вами инцидента, потому что предлагает тебе на редкость большое выходное пособие (его бы и на шестерых хватило) и вдобавок дает тебе в помощь армию адвокатов из колледжа, чтобы засудить продуктовый магазин. Твоя команда обвинителей сильна, защита слаба, присяжные злы, а судья мстителен. Все заканчивается колоссальными финансовыми выплатами, которые гарантируют, что тебе до конца жизни не придется работать, чтобы себя содержать. Спустя всего год после тех выстрелов ты покупаешь миленький кирпичный дом в колониальном стиле у реки Уилмингтон с видом на море.

Там ты попиваешь имбирный эль и «Пиммс», глядя на большие корабли в море. Ты рисуешь. Женщина, которая держала тебя за руку, Мариэтта, теперь живет вместе с тобой. Тебя спасла креолка из Луизианы, у которой нет никого в целом свете. Она готовит этуфе и тушеных креветок, чистит свежие устрицы и поет гимны и гуллы[22]. Ты не особенно много думаешь о том, что в тебя стреляли, — это событие существует только как слепое пятно в твоем сознании, точка отсчета, разделяющая твою жизнь на «до» и «после». Хотя каждый вздох напоминает тебе о случившемся: легкие так и не восстановились полностью, твое дыхание неглубокое, укороченное, напряженное.

Мариэтта варит густой, как смола, кофе и разбавляет его сгущенным молоком — каждое утро она приносит тебе дымящуюся чашку. Вот когда ты раскладываешь свой мольберт. Полотна становятся все больше и больше, широкие, как океан, накрывший левую часть твоей залитой солнцем комнаты. Каждое законченное полотно — это как чешуйка, счищенная с твоей кожи. Одна голубая, одна аквамариновая, мелкие штрихи и участки цвета, который будто выплескивается и откатывает от берегов. Твои полотна похожи на расшифрованные тобой истории, рассказанные на иностранном языке, на котором говорят только твои птицы. У тебя два больших попугая, Сократ и Платон, и они болтают и спорят в доме, как старые греческие философы.

Вот она, твоя семья. Ты, Мариэтта, Сократ и Платон. В доме бьется четыре сердца. Это как рай для разных видов. Эта кирпичная кладка на побережье, угрюмая креолка и твои вредные пернатые философы. Ты проведешь здесь много лет, полотна будут проноситься сквозь тебя, как грузовые поезда, останавливающиеся, чтобы загрузиться цветом, перед тем как отправиться в галереи и к коллекционерам, которые их покупают. Они как шаловливые дети, которые выбегают на улицу в погожий денек и о которых потом ни слуху ни духу.

Ты умираешь в возрасте ста восьми лет. Короткий вздох, острая боль и яркий свет. Это так же естественно, как плавать. Ты не собиралась так долго жить, просто у тебя как-то руки не доходили умереть. Ты в кресле, поставленном так, чтобы ты могла видеть море, пытаешься вспомнить названия всех своих картин. Один Бог знает, где теперь все твои душечки, — если бы ты их нашла, убила бы.

Ты соглашаешься преподавать и переезжаешь в Миннеаполис. Город соли, город времени; черных ворон и белого пара. Земля десяти тысяч озер и десяти тысяч психиатрических лечебниц. Антидепрессанты стоило бы выдавать при въезде в город. Но Высшая школа искусств — это бастион цвета. У студентов крашеные волосы, пирсинг и татуировки. У тебя уходит некоторое время на то, чтобы влиться в ритм жизни. Ты так долго превращалась в нечто тупое и незаметное в «Пирожковой Бетти», что и не помнишь, как проявлять пленку или делать дуговую сварку плавящимся электродом в среде инертного газа… Но все понемногу возвращается, твоя творческая жилка просыпается, как просыпается тело. Ты остаешься в мастерской допоздна, работая со станками и заново тренируя руки, чтобы они вспомнили искусство ручной работы.

Ты преподаешь предмет, который называется «Находки», где вдохновляешь ребят на создание предметов искусства из обычных вещей. Из того, что они находят на земле, дома, из того, что валяется повсюду. Они приносят таблички, фольгу от пирогов, солдатиков Джи Ай Джо[23], головы кукол Барби, пластмассовые яйца «Робин», бокалы для мартини, лепестки роз, коробки из-под тампонов, сломанные солнцезащитные очки и прочее. Потом каким-то скульптурным образом они собирают эти вещи так, что их назначение изменяется. Создается поэзия. Джозеф Корнелл был мастером складывания находок вместе. Ты рассказываешь о нем студентам, показываешь тесную студию в доме его матери на Кони-Айленд, демонстрируешь его ставшие легендарными коробки: маленькую коробочку из-под сигар, коробку из-под обуви, коробки разного размера с находками внутри — обрывками бумаги, порванными картами, разбитыми фужерами для шампанского, птичьими яйцами, перьями, карандашами, вещицами, которые каждая само по себе бесполезна и бессмысленна, но когда их собирают вместе, они в новом свете выявляют красоту мира сломанных вещей.

Единственное, по чему ты тоскуешь, и тоскуешь сильно, — это по Дилли и Блу. Они отказываются приезжать в город, а ты с занятиями, встречами со студентами и работами, которые нужно проверять, едва ли можешь позволить себе четырехчасовую поездку к ним на север. Похоже, ей удалось восстановить свои отношения с отцом, что хорошо, однако немного напоминают эксклюзивный загородный клуб, вступить в который тебе никогда не дадут. Ты постоянно звонишь ей, пишешь письма и посылаешь одежду Блу, но дикая сторона Дилли, похоже, доминирует (и откуда у этих детей берется такая сила духа?), и она редко тебе перезванивает.

Ты выходишь замуж за преподавателя работы по металлу, который больше похож на пилильные козлы, чем на мужчину, многим напоминает тебе Питера, хотя многим и отличается от него. Он крепко обнимает тебя по ночам, его сильные руки обхватывают тебя за талию, от тела его исходит жар, очищающий и выводящий токсины, как пар в сауне. У тебя проходит несколько персональных выставок, какие-то работы удается продать, но в основном покупатели — местные, что, однако, тебя вполне устраивает. Твоя жизнь — сплошная находка, составленная из обрывков бумаги и птичьих яиц. Ты умираешь в холодный ясный день. По-своему совершенный — осколки красоты повсюду.

Ты остаешься. Ты не можешь покинуть дочь, пусть даже она не хочет иметь с тобой ничего общего. Знает она об этом или нет, но ты ей нужна. Пусть ей удалось восстановить свои отношения с отцом (он берет ее с собой охотиться на уток осенью и на оленей летом), она по-прежнему склонна к перепадам настроения и не склонна подходить к телефону.

Ты продолжаешь работать в «Пирожковой Бетти». Ты знаешь наизусть меню, посетителей и фирменные блюда. В понедельник — жареная курица, во вторник — говядина, в среду — запеченный цыпленок с подливкой, в четверг — то, что осталось с понедельника, вторника и среды. В пятницу рыбный день, а в субботу и воскресенье подъедают остатки. Твой бывший женится на бойкой голубоглазой блондиночке со вздернутым носиком. Время от времени они приходят в «Пирожковую Бетти» ужинать, сидят там и едят, будто тебя и не существует.