В результате тяжбы спустя год после выстрелов ты получаешь огромную компенсацию и покупаешь миленький кирпичный дом в колониальном стиле у реки Уилмингтон с видом на море. Там ты попиваешь «Пиммс» и лимонад, глядя на большие корабли в море. Ты рисуешь. Женщина, которая держала тебя за руку, Мариэтта, теперь живет вместе с тобой. Тебя спасла креолка из Луизианы, у которой нет никого в целом свете. Она бросила работу в больнице и теперь готовит этуфе и тушеных креветок, чистит свежие устрицы и поет гимны на незнакомом языке. У нее есть свой способ борьбы с недугами. Она делает вудуистские фигурки из старых дерюг и волос и прокалывает их иголками с острым перцем. Она просит тебя назвать людей, с которыми нужно разобраться, и у тебя набирается несколько имен. Синьор Помидор, его семья, его друзья. Телеведущий, который объявляет погоду, тот, у которого прыщи замазаны гримом. Мальчишка, разносчик газет, который специально закидывает номера «Сандэй таймс» в колючие кусты.
Ты не очень много думаешь о том, что в тебя стреляли, это событие существует только как точка отсчета, разделяющая твою жизнь на «до» и «после». До «стрельбы» у тебя было зрение 20/20. После «стрельбы» левым глазом ты видишь зеленую каплю в форме Южной Африки. До «стрельбы» ты воспринимала воздух как должное. После «стрельбы» твои легкие так и не восстановились полностью, твое дыхание неглубокое, укороченное, напряженное.
Мариэтта варит кофе из цикория и разбавляет его сгущенным молоком — каждое утро она приносит тебе на крыльцо дымящуюся чашку. Вот когда ты раскладываешь свой мольберт. Полотна становятся все больше и больше, широкие, как океан, затопивший левую часть твоей залитой солнцем комнаты. Птицы белая и серая (клеток нет, этим двоим разрешается летать по всему дому). Болтливые африканский серый и кокетливый белый какаду, которых зовут Сократ и Платон, потому что они спорят друг с другом, как греки. Ты учишь их ругать ведущего, объявляющего погоду. «Привет членососам!» — хором кричат они, когда он появляется на экране, и ты даешь им кусочки вяленой говядины.
Вот она, твоя семья. Вудуистка и две матерящиеся птицы. Это как рай, эта кирпичная кладка на побережье, твоя милая креольская подруга и пернатые философы. Годы спустя ты мирно отойдешь во сне, лежа на крыльце, завернувшись в одеяло. Но до этого ты проживешь много лет и станешь очень известной художницей-затворницей. Полотна будут проноситься сквозь тебя, как грузовые поезда, останавливающиеся, чтобы загрузиться цветом, перед тем как отправиться в галереи и к коллекционерам. Они как дети, которые выбегают на улицу в погожий денек, и потом о них ни слуху ни духу. Один Бог знает, где теперь все твои душечки; если бы ты их нашла, убила бы.
211
Продолжение главы 134
«Я люблю тебя», — говоришь ты, а он смотрит на тебя так, как будто ты только что пукнула. Ты никогда бы не подумала, что можно запрыгнуть в свою машину с такой скоростью. Это конец. Он больше не позвонит и не даст о себе знать. Но ты все равно таращишься на свой мобильный телефон. Проверяешь, жив ли он (телефон, а не мужчина). Пролетают дни, недели, месяцы… Ты утешаешься вишневым мороженым, солеными крендельками, ужинами в «Бальтазаре», жареной уткой и картофелем-фри, промокая салфетками жир с пальцев, когда читаешь медицинские журналы. Продается одна обанкротившаяся клиника — ветеринарная больница, оставшаяся не у дел. Ты советуешься со своими адвокатом, бухгалтером и брокером. Все они считают, что купить ее — плохая идея, поэтому ты ее покупаешь. Ты покупаешь клинику и превращаешь ее в приют для животных — агентство по поиску для питомцев новых хозяев. Это не просто старый приют, он похож на отель «Хилтон» для кошек. С кашемировыми подушками и классической музыкой, играющей во всех номерах (номерах, а не клетках). Минеральная вода, куриная печенка и гусиные шейки подаются в фарфоровых мисках. Для того чтобы здоровые кошки не утрачивали свои охотничьи инстинкты, есть пруд с рыбой.
«Городская кошечка» открывается восемь месяцев спустя. Открытие сопровождается специальным репортажем в вечерних новостях; корреспонденты спрашивают, как тебе пришла идея нанять массажистку и специалиста по акупунктуре и почему такие строгие требования при подборе новых хозяев для питомцев. Твоя клиника становится хитом. Люди приходят в восторг от идеи «ухоженных питомцев» и приезжают издалека, чтобы попытать счастья и взять животных именно у тебя.
«Городская кошечка» открывает еще две клиники, ведутся переговоры о создании национальной сети подобных заведений. Алан, твой менеджер, — это здоровенный шкаф, а не мужчина. У него квадратный подбородок, красные руки и добрая душа. Он может руками разорвать пополам телефонный справочник, но он держит новорожденных котят так, будто они сделаны из сахарной ваты.
Ты полагаешься на него и доверяешь ему вести дела во всех клиниках, координировать рабочих, «разруливать проблемы», ремонтировать и обновлять оборудование. Дважды в неделю вы встречаетесь у тебя дома, где он чинит то, что требует починки. Ты не можешь сказать точно, когда именно, но ты в него влюбляешься. Разумеется, ты не можешь ему ничего сказать, потому что не думаешь, что он испытывает к тебе что-то подобное, и ты не знаешь, насколько строги законы штата о сексуальных домогательствах.
Это продолжается месяцы, которые потом складываются в год. Долгие разговоры за полночь, уход за животными с утра пораньше. Ты стоишь с ним рядом и можешь чувствовать исходящее от него электричество, но не делаешь ни шага в его сторону. И он не делает. Наконец вы вдвоем оказываетесь на конференции по защите животных и в баре отеля выпиваете чуть-чуть больше обычного. Поцелуй возникает неизвестно откуда и длится целую вечность. Все, что ты помнишь, это то, что он жарко шепчет тебе в ухо: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя».
Ты выходишь замуж за Алана, и вы с ним управляете «Городской кошечкой» на протяжении пятидесяти лет, принимая раненых, покалеченных и поправляющихся животных. Лечите кошек с лейкемией, больным сердцем, щитовидной железой, слепнущих, без лап, с порванными ушами. Вы единолично ответственны за спасение бессчетного количества кошачьих душ с ампутированными лапами, которых ты после смерти встречаешь в раю. Ты умираешь от таинственного вируса (считается, что ты могла подхватить его от животных, и врачи не могут тебя вылечить). Алан остается с тобой до конца. Он последнее, что ты видишь в этом мире.
Ты продолжаешь работать и в загробной жизни, и тебя легко найти, где бы ты ни находилась, потому что за тобой следуют все эти кошки, трутся у твоих ног, мурлычут. Ты та, кто снова и снова повторяет: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя», но теперь ты на небесах.
212
Продолжение главы 134
Ты не говоришь ему, что любишь его, — с тем же успехом ты могла бы пукнуть за завтраком. К тому же мужчины обожают, когда на них не обращают внимания. Они откликаются, когда их игнорируют. Это доказано. Они охотятся, охотятся и охотятся, но когда они ловят свою добычу, все, что они могут сделать, это пришибить ее дубинкой, почесать репу и пойти охотиться на что-то (кого-то) еще. Начиная с этого момента ты применяешь тактику, которая сослужит тебе хорошую службу. Не сказав тогда, что ты любишь его, ты вообще этого никогда не скажешь. Это доводит его до безумия — особенно во время отдыха в тропических уголках, в избах на горнолыжных курортах и во время праздников, когда он дарит тебе украшения с бриллиантами, — то есть в такие моменты, когда ты должна бы любить его и должны бы сказать ему об этом, но ты этого не делаешь. Ты обожаешь его, ты его просто боготворишь, и до тех пор, пока ты не дашь ему это понять, он будет любить тебя.
Год спустя во время вечеринки у бассейна дома его родителей по случаю Дня независимости он делает тебе предложение. Ты думаешь с минуту, а потом говоришь: «Конечно». Вокруг бассейна раздаются неуверенные аплодисменты. Вы переезжаете в Нью-Йорк и усыновляете двух детей из Южной Америки. Ану и Бебе. Ты хранишь свою любовь в них, как в стеклянных сосудах для драгоценностей. Тонких, дорогих, цельных. По ночам ты жарко шепчешь им на ухо, как будто это тайна: «Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас».