— Ты что, маг!?

— Еще одна попытка, — прорычал он, разворачивая меня к себе. — И ты в полной отключке будешь путешествовать в багажнике. Это последнее предупреждение. Поняла?

Для доходчивости он меня еще и встряхнул разок.

— Да, — прошептала я, напуганная его яростью.

Он пристально посмотрел мне в глаза и потребовал:

— Клянись Светом.

— Клянусь.

— Полностью.

— Как?

— Клянись, что не применишь против меня Силу.

— Зачем?

— Иначе мне придется принять меры, которые тебе совсем не понравятся.

Что за глупость? Какие-то клятвы. Кто их вообще держит? Ну раз он хочет — с меня не убудет.

— Клянусь Светом, что не применю против тебя магию, — я даже руку к сердцу приложила для убедительности. Что-то горячее прокатилось вдоль позвоночника и кольнуло в сердце, прямо в том месте, где я держала руку. Я вздрогнула.

— Клятва дана и принята, — кивнул он.

И в этот момент я поняла, что не смогу применить против него Силу, пока он не вернет мне эту чертову клятву. А если попытаюсь, то буду наказана чем-то очень могущественным, что себе дороже.

— Ты обманул меня, — прорычала я. — Воспользовался моей неопытностью.

— Пошли, — он потащил меня дальше по проселку, не обращая внимания на мои упреки.

Метров через сто я рассмотрела в темноте автомобиль, похоже, джип. Он был заляпан грязью до самой крыши. Впихнув меня на заднее сиденье, Зигмунд сел за руль. Пристегиваться он не стал, завел двигатель и рванул дальше по проселку. Какое-то время мы ехали молча. Машину нещадно трясло на ухабах. Вести диалог в таких условиях — только зря челюстью щелкать, можно и язык прикусить. Через полчаса мы выехали на окраину какого-то населенного пункта — дорога стала более или менее сносной.

— Куда мы едем? — требовательно спросила я.

— Когда приедем, узнаешь, — грубо ответил он.

Дальнейшие мои вопросы он попросту игнорировал. Но я не собиралась сдаваться, просто решила немного выждать.

Мы объехали неизвестный поселок и выскочили на трассу. В это время машин было немного. Зигмунд прибавил скорость. Мы летели в сторону столицы, я это точно знала, благодаря своему топографическому таланту.

— На-ка, надень, — он протянул мне знакомую коробочку.

— Это же сережки моей матери! Откуда они у тебя? Это ты обокрал мою квартиру?

— Нет, но я нашел тех, кто это сделал, а теперь возвращаю пропажу.

— Спасибо, раз так.

— Надевай. Изумруды очень пойдут к твоим глазам, — огорошил он меня комплиментом.

— Ну не знаю. Мама их берегла, никогда не надевала. Она обещала подарить мне их на свадьбу.

— Это поправимо. Можем заехать в ЗАГС и расписаться, — он улыбнулся мне фирменным оскалом в зеркало заднего вида.

— Что в этих серьгах такого, раз ты готов даже жениться на мне, лишь бы я их надела? И вообще, когда делают предложение, кольца дарят, а не серьги.

— Будет тебе кольцо, только серьги надень.

— Зачем? — упрямо спросила я.

— Это подарок твоего отца. Ты ведь знаешь, кто он? Или Квинт утаил это от тебя?

Я потрясенно посмотрела на его отражение в зеркале.

— Энтаниель из Дома Зори, третий маг пути, — назвала я имя и титул отца.

— Ага, значит дракон рассказал тебе кое-что. Интересно, что конкретно?

— Он сказал, что мой отец погиб еще до моего рождения.

— А кто его прикончил, не сказал?

— Нет. Ты знаешь, кто это сделал?

— Тарквин. Он хотел украсть его магию Пути, но не вышло. Потому он взялся за тебя, в надежде, что ты унаследовала талант отца.

— Зачем ему это?

— Чтобы выпить твою Силу вместе с даром, убить, проще говоря, а потом самому странствовать по вселенным.

— Не верю, — я замотала головой. Слезы брызнули из глаз. К горлу подкатил ком. Моим лежким стало не хватать воздуха.

— Даркосы — вселенские паразиты, моя дорогая. И нечего реветь. Мы на войне.

— Они создали людей, — возразила я сквозь слезы.

— Чтобы поработить и использовать в своих интересах. Поверь, ты еще много о них не знаешь.

— За что ты их так ненавидишь?

— Оденешь серьги, расскажу.

Я вдела отцовский подарок в уши и приготовилась слушать.

↑

Я родился в Кракове в семье кузнеца лета 1611-го от Рождества Христова. Семья у нас была большая, мать с отцом да семеро детей: самая старшая Агнешка, потом Беата, Адам, Руженка, Ежи, Амброзий и я. Отец целыми днями трудился в кузнице. Мы с братьями помогали ему с малолетства, а сестры помогали матери по хозяйству.

Адам был подмастерьем отца. Все знали, что кузница должна перейти ему по наследству. Ежи продали соседу-оружейнику, когда ему минуло одиннадцать. У оружейника были только дочери, а дело кому-то передавать надо. В перспективе Ежи должен был жениться на Катинке, его младшей дочери, ибо она подходила ему по возрасту.

Моя мать была набожной католичкой. Одев в лучшую одежду, каждое воскресенье она водила нас в костел, послушать проповедь ксендза, которого почитала как святого. По той же причине Амброзий ходил у нее в любимчиках. Он терпеть не мог кузницу, зато обожал костел и псалмы. У него был чистый глубокий голос. Ксендз взял его в церковный хор, а когда голос стал ломаться, определил в служки. В пятнадцать Амброзий принял постриг, чтобы служить Богу до конца своих дней.

Сестер рано выдали замуж, что в те времена было нормой. Агнешку я вообще помнил плохо. Когда я появился на свет, ей было пятнадцать, а через год она вышла замуж за второго сына пекаря и переехала с мужем на другой конец города, где они открыли пекарню. Беата вечно летала в облаках, за что частенько получала нагоняй от матери. Она мечтала выйти замуж за шляхтича — стать панной, но вышла за кожевенника с соседней улицы. Через год она сбежала от него, оставив новорожденного сына. Мать считала Беату позором нашего семейства — даже имя ее запрещала произносить в доме. Руженка была моей нянькой — я любил ее больше остальных братьев и сестер.

В детстве я был озорником и забиякой. Мать говорила, что у меня ветер в голове, а в глазах бесы пляшут. Она относилась ко мне с опаской, держала дистанцию. Причиной тому было то, что я появился на свет мертворожденным. Повитуха уже завернула мое тело в холстину, чтобы вынести вон, когда я разразился плачем. Все посчитали это чудом, божественной меткой, но ни набожности, ни святости во мне не было. В костеле я зевал, молитв не понимал, а ксендз мне не нравился. После меня у матери детей больше не было. Может, потому она и стала задумываться, Бог ли меня воскресил или же все-таки Дьявол. Однажды я подслушал, как она спрашивала об этом ксендза на исповеди. Я был мал, но это потрясло меня до глубины души.

В кузнице я работал, как и другие братья, особенно когда Ежи, а потом и Амброзий покинули дом: раздувал меха, держал клещами заготовки, подносил инструменты. Когда подрос и окреп, стал молотобойцем Адама. К тому времени он уже был фактически хозяином кузницы. Отец стал часто хворать, его подводили ноги. Старший брат рассчитывал, что я и дальше буду помогать ему, пока его сыновья не займут мое место, но я не собирался растрачивать жизнь на молот. Мне нравились кулачные бои. Работа молотобойца сделала меня сильным и выносливым, потому я преуспевал в таких лихих забавах. Еще я любил пращу, никто лучше меня во всем Кракове не бил голубей.

В свободное от кузни время я забегал в мастерскую оружейника к Ежи. С ним я сошелся куда ближе, чем с угрюмым молчуном Адамом. Мне нравилось смотреть, как он затачивал наконечники для стрел или шлифовал ножи, заготовки для которых ковал отец или старший брат. Однажды он предложил мне опробовать набор метательных ножей его работы. Мы вышли во двор за мастерской. На стене сарая висел выщербленный деревянный круг, спил старого дуба.