Вечером пришлось выдержать шквал упреков Анны Егоровны, Вовкиной мамы:

— Горе ты мое луковое! Старший оболтус, и ты такой же! Где мне взять столько денег, чтобы ранцы каждую неделю покупать? А форма! Что ты с ней сделал? Опять подрался!?

Я просто молчал, глядя на нее щенячьими глазами. Из Вовкиных воспоминаний я знал, что спорить с ней — себе дороже, заведется еще больше. После той выволочки, я старался не доводить ее до истерик и упреков. Мне было искренне жаль эту женщину, брошенную мужем с двумя детьми. Она была хорошим человеком и не заслуживала такой жизни. Я стал для нее образцовым сыном: отлично учился, бережно относился к вещам и одежде, не требовал денег, был благодарен за все, что она для меня делала. Знаю, дети так не поступают, но каждая мать в душе мечтает иметь такого ребенка, а я относился к ней как к матери, которой был лишен.

Несмотря на то, что дома я был пай-мальчиком, в школе слыл отпетым хулиганом, хоть и учился отлично. Я продолжал пакостить директрисе, втягивая в свои шалости и Алису. Мы стали друзьями не разлей вода. Однажды я написали на двери директорского кабинета: "Ведьма". Бурая половая краска на белом смотрелась засохшей кровью. Надпись я вывел готическим шрифтом с характерными потеками. Толика магии, и от нее невозможно было избавиться. Сколько не закрашивали ее потом, каждое утро она проступала снова и снова. Алиса считала, что я обновлял ее по ночам, тайком пробираясь в школу. В конечном итоге дверь заменили новой, железной, покрытой лакированным деревом. Надпись появилась и там. С тех пор ее просто завешивали всякими объявлениями.

На выпускном мы устроили прощальный салют: забросили в директорский кабинет несколько петард. До пожара дело не дошло, но переполох был большой. Ветрова прекрасно знала, чьих это рук дело, но ничего не предпринимала. Мать Воронина она никогда в школу не вызывала. Какой смысл? За десять лет она научилась не обращать внимания на мои мелкие пакости, которые я устраивал не столько, чтобы позлить ее, сколько повеселить Алису.

После окончания школы я инсценировал аварию. Нашел тот же автомобиль и водителя, что сбил Воронина десять лет назад. Только теперь он не скрылся с места ДТП, а получил по заслугам.

Труп на месте аварии я изображал сам. Когда меня доставили в морг, раздели и оставили с биркой на ноге среди других покойников, я восстал из мертвых. Осмотрев присутствующую компанию, я выбрал тело молодого мужчины. Судя по повреждениям, он тоже погиб в автокатастрофе. Сделав надрез на груди трупа, я полил его своей кровью. Потом с помощью магии Крови трансформировал его в точную копию Воронина, даже анализ ДНК не выявил бы отличий. Я повесил на свое произведение бирку, что до этого прицепили к моей ноге, накрыл его простыней, поменял каталки и был таков.

На похороны я пошел, приняв облик Кротова, оставив того спать дома. Алиса не плакала, но смотреть на нее было больно: бледная, холодная, словно неживая, глаза, будто провалы в Бездну. Я подошел, обнял ее за плечи, прошептав соболезнования. Она не очнулась, продолжала смотреть в никуда.

— Все будет хорошо, — я крепко сжал ее руку.

— Скоро, — она перевела на меня безжизненный взгляд.

Я ушел, понимая, что совершил глупость, но по-другому поступить не мог. Я стал для нее опасен. Она больше не ребенок, а я даркос, жаждущий ее тела и Силы. У меня более не было сомнений, что она дочь Странника.

↑

В Вовкиных объятьях, под звук его голоса, среди нахлынувших воспоминаний детства и юности, я не заметила, как пролетело время. Солнце уже клонилось к закату. Похолодало. Ночью опять будут заморозки.

— Идем в дом, — Вовка отпустил меня. — Ты голодна?

Что ответить? Да, я голодна. Просто дико изголодалась по нему. А он даже не поцеловал, хотя подходящих моментов была масса. Обнимал, но держал дистанцию. Почему? Расовые различия? Обычаи? Ориентация? Или он не свободен? Нет, не буду спрашивать. Захочет, сам расскажет.

— Мечтаю о рыбе с овощами, — в последнее время мои гастрономические предпочтения изменились: мяса больше не хотелось, зато я стала налегать на овощи и фрукты, словно вегетарианка. Рыба была единственным исключением.

— Пойдем, обрадуем Марио.

Мы перешли на берег и, взявшись за руки, медленно пошли по дорожке.

— Скажи, как тебя зовут на самом деле? — пора было бы уже и познакомиться, без всяких личин и притворства.

— При рождении нарекли Квинтом, как пятого сына. Позже я взял родовое имя матери, Тарквиний.

— Тарквинии — это вроде как патрицианский род.

— Да. Моим дедом по матери был Тарквиний Луций Гордый, последний римский царь еще до эпохи республики.

Я попыталась осознать его возраст, жизненный опыт. Вывод очевиден: я перед ним никто, незначительна и несостоятельна, как эмбрион перед мудрым старцем. Он был не просто старше — нас разделяла пропасть в тысячи лет. На какой-то миг мне показалось, что все можно вернуть, раз Вовка жив, но Тарквиний Квинт — не мой друг детства Воронин.

— Выходит, ты ходячая история. Можешь читать лекции по античности в университете, — пошутила я, чтобы отвлечься от безрадостных мыслей.

— И это было, в разные века, в разных университетах.

— Неужели учил неблагодарных студиозов?

— Учил.

— А твоя семья: родители, дети? — о супруге спросить не решилась, хотя именно это интересовало меня больше всего.

— Мать умерла при родах. Отец погиб, давно. Сыновья живут отдельно.

— Так ты совсем один?

— Можно и так сказать.

— А твоя жена? — вырвалось у меня помимо воли.

— Не женат и никогда не был.

Стало легче. В четвертом классе я сделала Вовке предложение. Он согласился, заметив при этом: "Смотри, не передумай, когда вырастешь".

— Почему ты не женился, ведь у тебя дети?

— У нас это не принято. Хотя некоторые даркосы заключают браки по законам людей, когда приходит время гона, но их человеческие избранницы понятия не имеют за кого выходят замуж.

— Вы размножаетесь за счет людей!?

— Среди нас нет женщин — приходится использовать представительниц других рас.

— Но вы же метаморфы — можете принимать любой облик, в том числе и женский. Зачем вам…, - вопрос замер у меня на губах. Реакция Квинта походила, по меньшей мере на обиду: он выпустил мою руку и как-то отдалился, а в глазах появились арктические льды. Я поспешно извинилась: — Прости, если обидела тебя.

— Ничего, твой вопрос вполне логичен. Просто для нас это табу. Даркосы — метаморфы, а не гермафродиты. Нас создавали как расу воинов-властелинов. Мы даже на одной территории ужиться не можем без конфликтов, не говоря уже о связях подобного рода, — его голос был полон отвращения. — Рожденные от такого союза дети — вырожденцы. Они не способны к трансформации и живут недолго, к тому же бесполы. Их называют мерзостью и убивают еще в младенчестве.

— Вы убиваете своих детей!? — мне, как женщине, было отвратительна сама мысль об избиении младенцев, пусть и калек.

— Только мерзость. К нашему стыду, они иногда появляются на свет, если во время гона рядом не оказалось самки другой расы. Это всегда насилие, противоестественное и позорное для обоих родителей.

— И часто такое случается?

— К счастью, нет. Последний раз было сотни веков назад.

— Значит, наши расы совместимы, ну в плане потомства? — я зарделась как маков цвет. Оставалось лишь надеяться, что он спишет это на холод.

— Да, — он снова взял мою руку. Наши пальцы переплелись. Больше не обижается — уже хорошо.

— Что это за гон такой, это как у животных?

— И да, и нет. Это инстинкт, которому мы не способны сопротивляться. Этим он похож на гон животных, но в нашем случае дело в магии. Когда ее накапливается достаточно, чтобы породить нового даркоса, появляется потребность это осуществить. Происходит такое нечасто, раз в триста — триста пятьдесят лет. Некоторые даркосы тянут до последнего, не хотят растрачивать Силу и плодить конкурентов, но этого не избежать. Такими уж нас сделали, иначе бы мы не размножались вовсе.