Среди гостей, приехавших с вечерним автобусом, внимание всех привлек господин средних лет с красивой серебристо-седой бородкой и бледная дама в черном. Они приехали порознь и сидели каждый за своим столиком далеко друг от друга, дама — почти рядом с дверью, а господин — в противоположном конце зала. Как ни странно, но он сидел к залу спиной. Из-за прически гости приняли его за художника, может быть, даже знаменитого маэстро. Дама скорей всего служила гувернанткой у каких-нибудь благородных иностранцев или же это была молодая вдова, ищущая уединения и покоя. Фрёкен Шильдкнехт, метрдотель, которой все гости восхищались, подошла к господину Эррону, ибо по доброте душевной стремилась угодить всем новым гостям.

Не приятнее ли ему будет сидеть лицом к залу? Господин Эррон только покачал головой и улыбнулся. Вернее, не улыбнулся, а лишь попытался изобразить на своем лице улыбку — его белые зубы так неприветливо блеснули в седой бороде, что фрёкен Шильдкнехт потеряла дар речи. Потом господин Эррон махнул рукой в сторону леса, словно хотел сказать, что сидит так ради прекрасного вида, а вовсе не потому, что не хочет показывать свое лицо другим гостям. Лес действительно был необыкновенно красив. Ели были окружены буками, чья весенняя листва так и светилась на фоне темной еловой хвои. Казалось, солнце освещает только лиственные деревья, оставляя ели в тени.

Как раз после этого первого обеда и состоялся тот разговор господина Эррона с портье, которому портье вначале не придал никакого значения и который, по мере того, как разворачивались события, всплыл у него в памяти. Господин Эррон стоял на открытой площадке перед отелем и наслаждался сигарой, принесенной им из своего номера. То ли он вдыхал аромат дорогой гаванской сигары, ласково крутя ее в пальцах, то ли его очаровали ароматы угадывающегося близкого лета. Мимо прошел портье и что-то сказал о хорошей погоде — портье всегда говорят что-нибудь в этом роде, даже если погода не так уж и хороша. Это было вступлением к разговору.

Господин Эррон сразу же обнаружил живой интерес к отелю и месту, в котором он расположен. Его интересовало не только, сколько километров отсюда до ближайшего городка, как велик участок, непосредственно принадлежавший отелю, и кто владеет соседними землями, но и точная площадь леса, его ценность и проходящие через него дороги. А также лесные озера и их глубина, протяженность пляжа и места для рыбалки. Все это означало несомненный интерес гостя к прелестям этого места. Потом он спросил, как высоко над уровнем моря поднимается тот или другой холм и каковы тут геологические особенности почвы. Портье сразу понял, что такие вопросы может задавать только ученый, натуралист.

Потом гость начал расспрашивать об отеле — о расположении и убранстве комнат, слугах, их обязанностях и вообще о порядках, которых тут придерживались. Расспрашивал он и о владельцах отеля. А вот сейчас это уже чистое любопытство, подумал портье, но, тем не менее, охотно ответил на все вопросы гостя. Он привык к таким вопросам, и господин Эррон остался по всей видимости доволен, особенно после того, как портье дал ему на прощание карту местности, на которой был отмечен и отель и все его окрестности с их особенностями. Как ни странно, господин Эррон сунул эту карту в карман, даже не взглянув на нее, после чего вернулся в холл. Портье последовал за ним и встал за свою стойку. В холле никого не было. Из гостиной доносились негромкие звуки фортепьяно, гости собрались там, чтобы выпить по чашечке кофе. Господин Эррон снова повернулся к портье:

— Меня интересует еще одна вещь. — Он несколько раз глубоко затянулся. Голубоватый дым заклубился вокруг его лица и как будто стер все черты, только глаза поблескивали в глубине. — Не случилось ли недавно у вас в отеле какой-нибудь неприятности?

— Что вы имеете в виду? — удивился портье.

— Я человек не суеверный, — ответил господин Эррон, — но остро чувствую все, что связано с любым новым местом. Две недели назад я останавливался в одном отеле в Мальмё. Меня проводили в мой номер. В дверях я почему-то принюхался. Даже не знаю, что привлекло мое внимание, может быть, запах вымытого пола и зеленого мыла. Так или иначе, я вдруг сказал: В этой комнате недавно кто-то покончил с собой. По слуге, который провожал меня, я понял, что не ошибся.

— Но у нас ничего подобного не случалось. — Портье был удивлен — о таком обычно спрашивали истеричные дамы, а, этот гость был вполне здоровый мужчина.

После этого господин Эррон отправился к себе. В начале коридора он встретил даму в черном. Они не поздоровались, но у портье определенно сложилось впечатление, что они знают друг друга. В большом зеркале, стоявшем у стены, он видел, что, они как будто обменялись тайными знаками. Истинные портье отмечают такое в своем сознании, но не придают этому особого значения. А портье в «Эксцельсиоре» был несомненно первоклассным, он в совершенстве владел немецким, французским и английским и тонкости своего ремесла познал в крупнейших отелях европейских столиц. Его звали Юлиус Петтерсон.

Ни в тот вечер, ни на следующий день в отеле не произошло ничего необычного. Казалось, здесь вообще никогда не нарушается раз и навсегда заведенный порядок. Каждый был занят своим делом. Гости прогуливались по пляжу или по лесным тропинкам и в определенное время встречались в столовой. Они почти не замечали друг друга, и, наверное, это было самой привлекательной особенностью отеля. Поэтому никто даже не заметил, что господин Эррон предпринял прогулку на велосипеде, который ему дал портье. Это было на другой день после приезда. Из разговора с господином Эрроном, портье понял, что тот хочет поближе познакомиться с лесом и полюбоваться на глубокие лесные озера. Лес, который принадлежал одному богатому семейству, считавшему делом чести заботиться о нем, раскинулся на много десятков километров. В нем стояли домики лесников, и, гуляя по лесу, отдыхающие то и дело встречали серьезных людей, из-за плеча у которых торчали ружья. Это лесники высматривали браконьеров. В лесу было полно дичи. Раз в два года хозяин леса устраивал большую охоту, и тогда среди столетних стволов гремели выстрелы и собаки заливались радостным лаем. Гулять в лесу разрешалось всем, и в отдаленных домиках лесников хозяйки даже зарабатывали немного на том, что подавали кофе всем желающим.

Господин Эррон, очевидно, успел хорошо познакомиться с лесом. Он уехал рано утром и вернулся только после обеда. Портье решил, что такая поездка должна была утомить уже немолодого человека, но никаких признаков усталости в господине Эрроне он не заметил. Портье даже удивился, что этот сильный и здоровый человек так истерически интересовался, не покончил ли кто-нибудь самоубийством в его номере. Однако он недолго думал об этом — Юлиус Петтерсон был первоклассный портье и, как велел ему долг, думал только о благе гостей. Первые три дня господин Эррон почти демонстративно избегал общества остальных гостей, и это всем бросалось в глаза. Необычный облик господина Эррона, его интеллигентное, одухотворенное лицо и красивые волосы привлекали к нему всеобщее внимание. С него просто не спускали глаз, и потому все удивлялись, что в столовой он всегда садится спиной к залу. Многие считали это признаком интересной мизантропии.

Однако на третий день после обеда господин Эррон вдруг решил присоединиться к гостям. В уютных гостиных отеля по вечерам любили музицировать. В тот вечер за фортепьяно сидела финская графиня Патткулль и, конечно, играла «Грустный вальс» Сибелиуса. Не успели прозвучать последние аккорды, как за спиной у графини вырос господин Эррон. Он поклонился и сделал комплимент ее игре. Она с удивлением подняла на него глаза. Графиня была одной из тех дам, которые особенно интересовались господином Эрроном, и вот он стоял рядом, как всегда окутанный голубоватым сигарным дымом, и улыбался ей. Улыбка господина Эррона заключалась в том, что он просто обнажал зубы, белые, как мрамор, зубы, блестевшие в шелковистой седой бороде. Через минуту господин Эррон уже оживленно беседовал не только с графиней Патткулль, но и еще с двумя молодыми дамами в летних платьях, которые, обняв друг друга за талию, с любопытством, но не без робости, взирали на этого странного мизантропа, представлявшегося им героем романа. О чем он говорил? Ведь почти все время говорил только он, говорил быстро, нервно, с той вдохновенной и парадоксальной горячностью, из-за которой запоминался не столько сам разговор, сколько манера говорить, звук голоса и скрытый смысл, стоявший за всеми словами. Потом дамы вспоминали этот эпизод с таким чувством, словно мимо них промелькнуло что-то страшное. Господин Эррон рассуждал о той особой музыке, которая вызывает в душе чувство ужаса, непонятный, мистический страх, полный необъяснимых предчувствий. Он утверждал, что отдельные пассажи «Грустного вальса» пробуждают у некоторых людей безотчетное чувство тревоги подобно тому, как перемена погоды вызывает у старых охотничьих собак глубокую грусть. Попутно он вспомнил мелодию, также, если не больше, обращенную к скрытому и бессознательному в душе человека, он имел в виду менуэт Массне «Тереза». Этот менуэт создает картину бальной залы времен Людовика Шестнадцатого — оконные рамы отбрасывают на паркетный пол тени, похожие на гильотины, и благородные барышни танцуют с окровавленными колье на шеях. Вот послушайте…