Дальнейшее произошло так быстро, что профессор и Торбен не успели обмолвиться ни словом. Торбен, засунув руки в карманы и не сняв шляпы, замер на пороге. Он оглядывался по сторонам, сердито и нетерпеливо. В прихожей находилась старая вдова Бербом, что держала цветочный магазин, и ее сын Александр, слуга господина Мильде. Александр лежал, откинувшись на спинку кресла. В руках он держал портьеру, сорванную им во время падения, карниз, на котором она висела, угрожающе болтался над дверью. Александр лежал неподвижно, он не шелохнулся и после того, как профессор с Торбеном вошли в переднюю. Лицо у него было белое, как мел, рот приоткрыт, в блуждающих глазах метался страх. Действия его матери, стоявшей рядом с креслом, только подчеркивали странный комизм этой сцены: вытирая слезы, она пыталась одновременно и поднять Александра на ноги и почтительно приветствовать вошедших господ.

Профессор Арвидсон схватил Александра за воротник и сильным движением поставил на ноги. Александр застыл с открытым ртом.

— Говорите же, что здесь произошло! — крикнул профессор.

Александр показал на открытую дверь передней:

— Он вышел через эту дверь.

— Человек в плаще и широкополой шляпе? — спросил профессор.

— Да.

— А что он здесь делал? — Профессор начал трясти Александра, словно хотел разбудить его.

— Не знаю, — испуганно всхлипнул Александр, — он вышел из кабинета, я хотел задержать его, но он ударом сшиб меня с ног и ушел. Больше я ничего не знаю, это правда… все так ужасно…

Профессор хотел броситься на улицу, но передумал.

— Такси, — пробормотал он. — Такси, теперь он уже далеко.

Он быстро прошел через квартиру к кабинету и с грохотом распахнул дверь. Нехотя и как будто нерешительно Торбен последовал за ним, отмахнувшись с неприязнью от приветствия верного слуги.

Легко было понять, что произошло в кабинете. У одной из стен стоял старинный секретер пятнадцатого века с инкрустацией замечательной работы. Секретер был открыт, и его содержимое перерыто. Секретер был опечатан так же, как сейф, письменный стол и другие вещи, однако теперь судебная печать была сорвана и болталась на шнурке. Насколько профессор мог судить, бросив взгляд по сторонам, все остальное было не тронуто. Все было в порядке и выглядело так же, как в то страшное утро. Профессор взглянул на кресло, в котором сидел покойный, и не мог подавить охватившего его неприятного предчувствия, к тому же на него тяжело подействовал спертый воздух этой полутемной комнаты.

— Что-нибудь украдено? — спросил Торбен, перебирая папки с бумагами. — Не знаю, кому это могло понадобиться — старые письма, документы о праве на имущество и эта семейная хроника… — Он вздрогнул, словно от холода. — Эта вечная семейная хроника, неугасаемая любовь старика. Почему вор вместо этого не вскрыл сейф, на мой взгляд, он выглядит куда привлекательней.

Удивленный еще больше этим равнодушием со стороны сына, профессор Арвидсон мрачно посмотрел на него:

— Это был не обычный квартирный вор. К тому же в сейфе нет таких ценностей, какие он мог бы реализовать.

— А вообще-то он украл что-нибудь?

— Не похоже.

— Как же он проник в дом?

Профессор осмотрел дверь веранды. Она была заперта изнутри и печать была нетронута.

— Думаю, через парадную дверь, — ответил он. — И поскольку замок не поврежден, он просто подобрал ключи. Пусть все так и остается до прихода полиции. Возможно, они найдут здесь отпечатки пальцев.

Торбен сморщился.

— Полиция? Но ведь ничего не украли? Во всяком случае, ничего ценного.

— Вы забываете, что речь идет о раскрытии более серьезного преступления, — ответил профессор.

— Да, вы правы…

Вдова Бербом и ее сын уже настолько пришли в себя, что могли рассказать о случившемся. Но знали они немного. Из своих комнат внизу они услыхали в кабинете шум и шаги и бросились наверх, чтобы узнать, в чем дело. В передней они наткнулись на незнакомца в широкополой шляпе, который вышел из кабинета. Они попытались остановить его, но он даже не взглянул на них. Когда Александр хотел загородить ему путь, он схватил Александра за шиворот, приподнял и бросил на кресло. И умчался, словно вихрь.

Профессор Арвидсон позвонил в полицию. Торбен слышал, что он говорил с человеком по фамилии Рист. Профессор повторил вкратце о несостоявшейся краже, но подробно описал незнакомца, вышедшего из калитки, и автомобиль, на котором тот уехал.

— Найти автомобиль будет нетрудно, — сказал профессор. — Это обычное такси. Шофер был в форме, у него темные усы…

Торбен нетерпеливо слушал этот разговор и громко зевал, он устал.

Возвращаясь в «Англетер», они почти не разговаривали друг с другом. У профессора было чувство, что Торбен что-то обдумывает. И он не ошибся.

— Вы все-таки уедете завтра утром? — спросил у него профессор у двери в гостиницу.

— Да, все-таки уеду. Но я встречусь с вами, как только вернусь из Швеции.

— Не думаете ли вы, что случившееся здесь сегодня настолько важно, что…

— Спасибо вам за вашу заботу, господин профессор, — ответил Торбен, — но мне противны все эти разговоры с полицией. Внимание общественности, которое невольно сопутствует этому делу, мне крайне неприятно. И, честно говоря, как бы это ни было печально, отец мой уже мертв и ему не поможешь. Мне надо подумать о матери.

— Вы правы, мертвых не вернешь.

На этом они расстались, и новый владелец Мариелюнда скользнул в крутящиеся двери гостиницы.

Профессор Арвидсон вернулся домой. На другое утро его рано разбудили два полицейских. Один из них был Рист.

— Я ночью нашел автомобиль, — сказал он. — Вы не ошиблись, это оказалось несложно. Высказали, что человек, который сел в такси на площади Святой Анны, был в темном английском плаще и большой широкополой шляпе?

— Совершенно верно.

— И что он был один?

— Да.

— А вот это уже не совсем верно, — сказал Рист. — Потому что в автомобиле его ждала дама.

Полицейский Рист, или как его звали Эневодд Рист, заслуживает того, чтобы о нем рассказали подробнее.

Сперва профессор Арвидсон с трудом выносил Риста, который был полной его противоположностью. Главное место в жизни профессора занимала работа, он никогда не терял времени даром. Профессор любил свою науку, был решительно равнодушен к внешним проявлениям внимания к своей особе и инстинктивно презирал любое проявление снобизма. Словом, он был из тех людей, которых в старой литературе называли столпами общества, с той только разницей, что ему были не чужды уравновешенность и открытость, свойственные людям уже нашего века.

Он не выносил лишь один тип людей, и Эневолд Рист относился именно к этому типу. Серьезный, сдержанный и холодный профессор был сам удивлен, обнаружив, что сумел преодолеть свою неприязнь к Ристу, а через некоторое время уже не мог без него обойтись. Объяснялось это прежде всего тем, что за непривлекательной внешностью Риста скрывалась незаурядная личность.

Эневолда Риста можно считать последним представителем не очень заметного, однако существующего типа одаренных людей конца девяностых годов прошлого столетия. В наши времена, отмеченные американизацией, спортом и двигателем внутреннего сгорания, он казался сошедшим со страниц какой-нибудь изящной комедии Оскара Уайльда и сильно отличался от современной молодежи, чья серьезная целеустремленность была слишком напыщена, чтобы этот талантливый человек мог разделить ее. Поверхностные наблюдатели назвали бы его безвольным декадентом. Одевался он с изысканной тщательностью, граничащей со снобизмом. (Профессор Арвидсон ужаснулся, когда подсчитал, сколько времени этот молодой человек тратит на свой туалет). Элегантность Риста подчеркивалась его личным вкусом, не совсем гармонировавшим со скучным английским покроем, который он обогащал неброскими, почти незаметными вкраплениями чего-то минувшего, чем-то напоминавшим Альфреда Мюссе. Должно быть, у Риста был хороший портной. Рист терпеть не мог спорт на открытом воздухе и разводил редкие растения. Танцевать он не любил как раз потому, что современные танцы представлялись ему разновидностью спорта. Вообще к движению он относился без удовольствия, однако всегда предпочитал пройти пешком, нежели воспользоваться трамваем или автомобилем. Все считали, что Рист никогда ничего не планирует, что он так любит свободное течение событий, что прихватывает часть ночи, лишь бы время тянулось подольше. Его часто видели в самых необычных ночных заведениях, всегда изящного, стройного с улыбкой мировой скорби на устах. Даже среди веселящейся толпы его окружал холод благородного одиночества. Об обедах, которые Рист давал для избранных, ходило много слухов, он не стеснялся посещать самые фешенебельные кухни и изучать постановку дела. Шеф-повара самых знаменитых ресторанов с уважением относились к его оценкам и замечаниям. Он одинаково часто посещал и научные библиотеки города и винные погреба, но редко бывал в театрах. Рист хорошо знал Шелли, но даже не подозревал о существовании Чаплина. Трезвая жизнь и тренировки не привлекали его, он с удовольствием прибегал к искусственным стимуляторам. Он любил старое английское виски, поданное в маленьких граненных рюмках. Если ему требовалось полное одиночество, он находил его у стойки бара, где мог просиживать часами, разглядывая в задумчивости свои башмаки. Бутылки с разноцветными этикетками, закрывавшие стену бара, точно фантастические цветы, подчеркивали бледность его лица. Для завершения характеристики Риста следует сказать, что дам он раздражал, однако они толпились вокруг него, хотя он таил загадочное молчание о своих приключениях, как благородный и набожный Атос из «Трех мушкетеров».