Торбен словно почувствовал, что говорят о нем: он вдруг повернулся к профессору и поманил его к себе.

— Господин профессор, надеюсь, вы не станете возражать, что этот день так красив и случайная встреча старых друзей так удачна, что грех было бы этим не воспользоваться, — сказал он. — Сегодня — день святой дружбы и беспечности. Но мой немецкий друг сгорает от нетерпения. Я обещал ему показать старые отцовские коллекции. Он в своем деле фанатик. Поэтому думает только о деле и хочет увести меня от всех вас. Он готов заставить меня покинуть божественное лоно природы, запереть в какой-нибудь мрачной комнате и говорить о делах. Знали бы вы, как мне неприятна эта вечная серьезность! Что значит все искусство мира по сравнению с этим сверкающим днем? К тому же, я только что подробно рассказал ему, как следует хранить различные виды гаванских сигар. Даже самый крупный профессионал был бы благодарен мне за эту лекцию, а он даже не пожелал меня слушать. Я сказал ему: Дорогой доктор Хенглер, завтра я буду к вашим услугам. Завтра. А сегодня хочу посвятить себя друзьям, сегодня я только гостеприимный хозяин.

Торбен дружески похлопал по плечу стоявшего рядом антиквара. Но Хенглер отпрянул от него, словно к нему прикоснулось что-то омерзительное.

С приближением вечера в атмосфере появилась какая-то тяжесть. Погода странным образом изменилась. Ветер было утих, но потом задул с новой силой. Солнце окутала предгрозовая дымка. По небу стремительно плыли громадные, почти черные тучи. Между порывами ветра от жары нечем было дышать. Но ветер не приносил прохлады, он был влажный и горячий. Профессор Арвидсон устал и дремал на веранде в плетеном кресле. Рядом с ним сел банкир Гуггенхейм. Банкир по обыкновению был невозмутимо спокоен, однако профессору показалось, что в его лице появилась какая-то человечность.

— Завтра утром я уезжаю, — без всякого вступления сказал Гуггенхейм, — мне надо возвращаться к делам.

— Вы ждете, что все произойдет до того времени?

— Я не жду ничего определенного. И больше уже ничего не понимаю. Я приехал сюда, чтобы помочь Торбену, потому что его отец был моим единственным добрым другом, мы с ним дружили с детства. Сегодня я предложил Торбену большую сумму денег. Знаете, что он мне ответил? Деньги уже ничего не спасут, ответил он.

— Я считал, что Торбен достаточно богат, чтобы справиться с этой стороной дела?

— Я ведь говорю вам, сейчас это не так, — ответил банкир. — В последнее время старый господин Мильде потратил гораздо больше, чем думают. Те сто тысяч, полученные им в английских фунтах, которые привели его к смерти, были последней выплатой в длинной череде выплат.

— Вам удалось добиться доверия Торбена?

— Я пытался только выяснить что-нибудь про этого доктора Хенглера. Мне хотелось понять, какую роль этот таинственный человек играет в случившейся трагедии, однако я потерпел фиаско. Торбен мне ответил, что это фанатик, глупый фанатик-антиквар, которых в наше время так много. Но завтра я уезжаю, больше я ничего не могу сделать. Судьба идет своим путем. Вы заметили, какое странное настроение было нынче у Торбена? Этакая нервозная веселость. Вас это не беспокоит?

— Весьма.

— Вы останетесь в замке на ночь, господин профессор?

— Думаю, да.

— Чтобы охранять его?

— Можно сказать и так.

— Наверное, это ему понадобиться.

— Его охраняют лучше, чем вы думаете.

— Вот ка-ак? — подозрительно протянул банкир. — Вы и еще кто-то?

— Да, не я один.

— Меня преследует чувство надвигающейся опасности, — признался банкир. — А может, это погода так действует на нервы.

Банкир откинулся в кресле и посмотрел на лес. Небо над верхушками деревьев было темно-синее, как это бывает перед грозой, деревья гнулись, обнажая белую изнанку листьев.

Профессор встал и вошел в дом. Перед ним открылась длинная анфилада комнат. В большой столовой он столкнулся с Ристом.

— Я вас ждал, — сказал профессор. — Почему вы приехали так поздно?

— Ждал телеграмму из Берлина.

— Относительного того господина? — Профессор мотнул головой.

— Да, относительно Хенглера. Теперь я его раскусил.

— Как вам удалось явиться сюда в этой странной роли?

— Очень просто. Я заплатил трактирщику сто крон.

— Вы знаете, что Хенглер и американец — одно и то же лицо?

— Да.

— Значит, это Хенглер навестил вас в тот вечер в вашем доме?

— Да.

— А вы знаете, что Хенглер в таком же виде пытался сегодня проникнуть в замок?

— Я слышал об этом. Но может быть, это был и не он.

Рист схватил профессора за руку:

— Взгляните в это большое зеркало. Видите Торбена? Он стоит там совершенно один. Это курительная. Он стоит и на что-то смотрит. Я уверен, что он замышляет убийство.

Наконец этот тяжелый день кончился, и наступил вечер. Торбен, сколько мог, пытался поддержать настроение своих гостей, но его попытки не увенчались успехом — преувеличенное дружелюбие и веселость Торбена странно не вязались с нервозностью и враждебностью остальных. После скучного обеда гости разошлись по своим комнатам. Банкир Гуггенхейм очень устал и, еще раз шепотом предупредив профессора, отправился на покой. Торбен крикнул ему вслед несколько как будто ничего не значащих слов, но потом, когда события обрушились уже лавиной, профессор их вспомнил:

— Дорогой Гуггенхейм! — крикнул Торбен. — Если ночью вам станет слишком жарко, ложитесь на большой веранде, ночной воздух всегда хранит прохладу.

Комната банкира была на первом этаже, и веранда выходила прямо в сад. Профессору отвели комнату на втором этаже. Рист проводил его туда, неся в руке большой подсвечник с зажженной свечой, хотя всюду в коридорах горел электрический свет — Рист был образцовый слуга.

— Я очень устал, — сказал профессор, когда они были уже в комнате, — Могу я спокойно заснуть?

— Да, — ответил Рист. — Только не раздевайтесь.

— Вы думаете, ночью что-то случится?

— Очень возможно. Не может же такое состояние длиться еще сутки.

— Где господин лесничий?

— Он в доме у управляющего. И готов ко всему.

— А Хенглер?

— Похоже, отправился спать. Его спальня недалеко от запертых комнат.

— Вам не кажется это странным?

— Я понимаю только, что это неспроста, потому что так приказал молодой господин Мильде.

Рист оставил профессора. Тот устроился в одном из больших кресел, предварительно тщательно задернув гардины и погасив свет. Ночь была облачная и по-осеннему темная, но, вглядевшись в окно, профессор все-таки различил летящие по небу тучи, которые словно тащили над лесом свою дождевую ношу, гнущиеся от ветра деревья и черные очертания дворовых построек. Легкие занавески, точно надутые паруса, рвались в комнату. Профессора сморил сон, предчувствие несчастья и смерти смешалось с действительностью, как будто все неразрешимые загадки, вырвавшись из грозных порывов непогоды, влетели к нему в окно. Он проспал не больше часа, его разбудил Рист. Профессор открыл глаза, и его ослепил внезапный свет за окном. Это была молния. Рист закрыл окно и зажег свет. Профессор быстро встал:

— Гроза началась, но дышать все равно нечем, — сказал он. — Скорей бы пошел дождь, тогда сразу станет легче.

Рист положил руку ему на плечо.

— Торбена нет в его комнате, — тихо и очень серьезно проговорил он.

Остатки сна мигом слетели с профессора.

— Я его всюду искал, но его нигде нет, — продолжал Рист.

Снова вспыхнула молния, и замок вздрогнул от грома.

— А все остальные?

— Все тихо. У вас револьвер с собой?

— Да.

— Прекрасно, тогда идемте.

Они вышли в коридор. У Риста в руке был электрический фонарь, но он не зажег его. Молнии следовали теперь одна за другой, и каждый раз белый свет заливал высокое окно коридора. Профессор был странно взволнован этой обстановкой. От вспышек молний освещение внутри дома поблекло, профессор видел покрытый ковром коридор с множеством дверей, старые, блестевшие от лака картины, затейливую резьбу перил, ступени с медными головками держателей для коров и черную яму, обрывавшуюся в холл. Дом сотрясался от мощных раскатов грома. Рист велел профессору спрятаться за напольными борнхольмскими часами в коридоре и ждать его.