- Ты вот что, - председатель открыл нижний ящик стола, вытащил связку поржавевших ключей с аккуратными бирочками номеров пустующих домов и отцепил тот, что с номером семнадцать. - У Караваихи же семнадцатый?

- Стало быть, семнадцатый, - неуверенно подтвердил Кузь╛мич, привстал и протянул руку.

- Ну, вот и славненько.

Андреич утвердительно кивнул, бросил связку обратно в ящик и пожал протянутую руку. Ключ положил на стол - возле себя.

- Сейчас Гришка придёт - дойдём, откроем. Может, и помочь чего надо.

- Спасибо, Андреич, - стыдливо ответил на рукопожатие лесник и выжидаючи вернул туловище на стул, а председатель сдвинул стаканы и налил.

- А заодно и новоселье обмоем.

Кузьмич как-то нервно вытянул губы и вместо благодар-но╛сти виновато отвернулся.

- Чего не так? - не понял Андреич и пододвинул леснику стакан. - Ежели не нравится Караваихин, так на тебе - любой выбирай.

Председатель снова открыл ящик и к лежащему ключу добавил всю связку, но и такой вариант лесника не устроил.

- Да я не про то, Андреич. Вот думай чего хочешь, но я больше эту отраву в рот не возьму. Бросил. - И презрительно отодвинул налитый стакан.

Председатель поперхнулся, откашлялся, запил самогоном и снова поперхнулся.

- Кузьмич, ты чего? Не заболел случаем? Я ж тебя вчера вечером видел. Ты когда стул принёс - уже на ногах не стоял, да ещё бутылку водки с меня взял.

- То было вчера, а сегодня бросил, - отрезал Кузьмич и отвернулся ещё больше.

- Да от тебя перегаром несёт за версту. Ты ещё в дверь не вошёл, а я тебя уже учуял.

- Да, несёт, - обиженно посмотрел лесник и отвернулся в другую сторону, - только пить больше не буду. Хватит. До того напился, что и сказать стыдно.

- Не понял, - не понял председатель и машинально присвоил кузьмичёвский стакан.

Отдаление стакана подействовало, видимо, плодотворно, и Кузьмич медленно, но решительно повернулся к председателю.

- Понимаешь, Андреич, вчера как запруду-то смастери-ли, да и отметили, как положено. А потом я к тебе ещё со стулом заходил.

- Ну, - подтвердил Андреич.

- Ну и домой пошёл. Пришёл, значит, и... Так что-то са-лата захотелось, что отрядился я за укропом - минут этак на пять. Может, чуть больше.

- Ну.

- А уж пришёл, так дома всё вверх дном. Всё повынесли да попереломали.

- Ну.

- Да что ну? Погоревал я само собой, да спать лёг. Спьяну-то где чего разыскивать, а утром, ты же знаешь - я с петухами встаю, пошёл к Чубарихе опохмелиться, да напрямки - через завод.

- Ну, это понятно, - одобрил председатель, - мне невдомёк, когда ты пить бросил, ежели утром к Чубарихе за опохмелкой ходил.

Председатель хитро прищурился, улыбнулся ехидно и всем своим видом дал понять, что насчёт бросания можно не заливать, что он и сам много раз с этим делом завязывал и что завязать на пьяную голову - это раз плюнуть.

А действительно! На пьяную-то голову кто из нас не зарекался? А если хорошенько подумать, то на пьяную только и можно. Ведь не придёт же трезвому человеку в здравом уме и твёрдой памяти на этот самый здравый и трезвый ум такая безумная бредовая идея. Или я б даже сказал - безумно бредовая. И не идея, а так - мыслишка.

Встречал я, кстати, людей одержимых безумными идея-ми, а вот безумными мыслишками - нет. В этом, наверное, и есть суть. Хотя, в принципе, идея-то неплохая.

Вообще люди бросают пить по разному. Тут целых три варианта. Первый - когда бросаешь сам. Завязываешь волю в кулак и всё - как отрезало, но это встречается редко, я бы сказал - крайность. Гораздо чаще бросаешь не ты, а твоя печень. Это второй вариант. Бывало, что человек и не хочет, и сопротивляется, и всякими правдами-неправдами, а она ни в какую. Не принимает, и всё! Тут уже проблема серьёзная, впрочем, когда это русский человек боялся сложностей...

Ну и наконец, третий - самый распространённый вари-ант. Это когда бросаешь вместе с печенью, ну, или что там от неё осталось...

Хотя зря я, наверно. Самый или не самый, тут ещё как поглядеть. Ведь так уж устроен человек, что ни за что не призна╛ется каким вариантом он воспользовался, поэтому статистика в этом деле весьма приблизительна. Вот и Андреич, глядя на лесника, так и не догадался об истинных причинах. Пришлось дослушивать...

- И вот, значит, иду я, а на душе нехорошо как-то. И го-лова раскалывается, и ноги не слушаются.

- Ну, это тоже понятно, - продолжил понимать предсе-датель и тайком посмотрел - не держится ли Кузьмич за печень.

- И вдруг мерещится, будто что навстречу мне заяц идёт. На задних лапах, а в передних два ведра водки тащит.

- А! Ну, это совсем понятно, - наконец-то совсем разо-брался в происходящем Андреич и посочувствовал кузьмичёвой печени.

Он достал папиросы и закурил. Хотел предложить Кузь-мичу, но тот махнул рукой и отвернулся.

- Знаешь, Андреич, многое бывало. И чёртиков видел, и белочек, но заяц - это уже перебор, да ещё с вёдрами.

- А как ты определил, что он водку в вёдрах несёт? - осторожно поинтересовался Андреич и, чтобы скрыть улыбку, подпёр голову рукой.

- Чего ж там не определить, когда он в двух шагах от меня прошёл. Я за дерево спрятался и всё ждал, что он исчезнет, а он, мало того что не исчезал, так ещё и возле меня остановился, отпил, ухо пригнул, занюхал и к реке пошёл.

- Да, дело серьёзное, - подтвердил председатель, - но ты, Кузьмич не расстраивайся. Оно, может, и к лучшему.

- А-а! - махнул рукой Кузьмич. - Дай лучше ключи - пойду я дом себе посмотрю.

Председатель охотно повиновался и молча проводил лесника взглядом, а затем подошёл к окну и долго и пристально рассматривал удаляющуюся фигуру.

"Да-а. Сдаёт Кузьмич, - напросился печальный вывод. - А ведь помнится, на два года моложе меня".

Вернувшись к столу, он поднял невыпитый стакан и с минуту внимательно разглядывал содержимое, но, так и не набравшись храбрости, поставил его обратно.

* * *

Сказать, что караваихина изба Кузьмичу не понравилась, было бы не правда. Хата справная, запаршивела только местами, но всё равно с его прежним жилищем и в сравнение не шла. Более всего леснику понравилась передняя - просторная зала, опытным глазом определённая как четыре на три, мебелирован╛ная, с печкой во главе угла. Высоченная железная кровать, аккуратно пристеленная десятком ватных одеял, тут же была опробована на упругость, для чего Кузьмичу пришлось даже подпрыгнуть. Результат не разочаровал. Дальнейшее созерцание своих хором он проводил уже сидючи.

У окна вровень с кроватью стоял стол, укрытый длинной пожелтевшей от времени скатертью, длиной своей скрывающей огромный баул каких-то, видимо, тряпичных ценностей. Два полузадвинутых под стол стула окончательно мешали определить размер богатства, отчего пришлось переключить внимание на комод.

Ящики его перестали закрываться, видимо, ещё при жизни хозяйки, а беспорядочно торчащие из них вещи хранили на себе печать мародёрства. Дополняло композицию пыльное трюмо с местами отслоившейся амальгамой и полустёртой улыбающейся наклейкой.

- "Вот люди! - мысленно посетовал Кузьмич, припод-нялся с ложа и попытался запихать ветошь на место. - До чего же до чужого добра жадные". Он попробовал задвинуть ящики, но обычным способом сделать это не удалось.

Лишь четвёртый удар ноги сумел восстановить геометрию комода, и на том интерес к нему был исчерпан. Глаза автоматиче╛ски отыскали в трюмо собственное отображение и медленно, но правильно округлились.

Как бы не веря округлённым глазам, лесник тщательно ощупал обеими руками лицо, расправил на нём раститель-ность, поплевал на руку и пригладил нечто вроде чёлки. Когда он последний раз видел себя в зеркале, он не помнил, да и не хотел вспоминать, но тем не менее мысленно пообещал себе побриться. Поправив полы одежды, Кузьмич выпрямился, тяжело вздохнул и лишь после этого вернул округлённые глаза в привычное положение.