— А я ещё жаловался, — говорил он, — не далее как час назад, что у меня не осталось надежды! А я ещё жаловался на судьбу неделю за неделей, сетовал, что она улыбается кому угодно, но только не мне! Да кому когда хоть наполовину так везло, как мне?

— Да, — отвечал я, — тебе сделали прививку от супружества, и ты выздоровел.

— И всё равно, — сказал он, — я был к ней очень привязан, пока она не начала пить.

— Возможно; но кто это — Теннисон? — сказал: «Лучше любить и потерять, чем вовсе не терять»[254]?

— Вы неисправимый холостяк, — было мне ответом.

Потом у нас состоялся долгий разговор с Джоном, которому я тут же на месте вручил пятифунтовую бумажку. Он рассказал, что Эллен начала пить ещё в Бэттерсби; её приучил к этому повар; Джон знал об этом, но так её любил, что пошёл на риск и женился на ней, чтобы спасти её от улицы, надеясь, к тому же, что сумеет удержать её от пьянства. С ней у него вышло точно так же, как у Эрнеста: она была ему прекрасной женой, пока не пила, и совсем негодной потом.

— Во всей Англии, — сказал он, — не найдёшь девушки такой добросердечной, миловидной и работящей, какой была она, ни также никто лучше её не знает, что надо мужчине, как его ублажить — если только не позволять ей пить; но её не удержать; она ловка — из-под носа уведёт, ты и не заметишь. Если больше нельзя заложить или продать твои вещи, она украдёт у соседей. Так она и нажила себе неприятности. Эти шесть месяцев, что она провела в тюрьме, мне было бы гораздо лучше, если бы я знал, что она никогда оттуда не выйдет. Но она вышла, и двух недель не прошло, как она стала таскать из лавок и разгульничать, всё деньги добывала на выпивку. Ну, я вижу — ничего с ней поделать не могу, это просто мне погибель, и я от неё ушёл, приехал в Лондон, опять нанялся на службу, а что сталось с нею, так и не знал, покуда вы с мастером Эрнестом мне не рассказали. Только не говорите ей, что меня видели.

Мы уверили его, что сохраним тайну, и он ушёл, многократно выразив свои самые тёплые чувства к Эрнесту, ибо был к нему всегда весьма привязан.

Мы обсудили положение и решили, что прежде всего заберём у Эллен детей, после чего договоримся с ней об опеке над ними; что до неё самой, то я предложил выплачивать ей некоторое содержание, скажем, фунт в неделю, с условием, что от неё не будет никаких неприятностей. Эрнест не видел, откуда бы взяться этому фунту в неделю; я успокоил его, сказав, что платить буду сам. Дню не прибавилось ещё и двух часов, как мы уже забрали у Эллен детей, к которым она всегда проявляла полное безразличие, и поручили их попечительству моей прачки, добродушной женщины с материнскими склонностями, которой дети сразу понравились, а она им.

Дальше предстояла хлопотная задача как-то избавиться от их несчастной матери. У Эрнеста холодело сердце при мысли о том потрясении, которое доставит ей разрыв. Он всегда полагал, что все вокруг имеют право претендовать у него на что-то за некие неоценимые услуги, ему оказанные, или же за некий невосполнимый ущерб, который нанёс им он; данный, впрочем, случай был настолько ясен, что совесть Эрнеста сопротивлялась не слишком.

Я не видел причин тому, чтобы Эрнест лишний раз мучился разговором с женою, и поручил уладить дело мистеру Оттери. Оказалось, что нам не следовало так уж расстраиваться, воображая душевные терзания Эллен по случаю возврата в положение отверженной. Эрнест поговорил с миссис Ричардс, той самой соседкой, которая вызвала его в день, когда он впервые узнал об алкоголизме жены, и кое-что выяснил по части отношения Эллен ко всему этому делу. Она не проявила ни малейших угрызений совести, а только сказала: «Слава тебе, Господи, наконец-то!». Зная при этом, что её брак с самого начала был недействителен, она, судя по всему, считала сие обстоятельство не более как мелочью, не стоящей того, чтобы в нее вникать. Что же до разрыва Эрнестом, то это, сказала она, будет хорошо и для него, и для неё.

— Такая жизнь, — говорила она, — не по мне. Эрнест мне не пара; ему нужна женщина получше меня, а мне — мужчина похуже его. Мы бы вполне поладили, коли не жили бы как муж с женой, но я привыкла, чтобы у меня было собственное местечко, пусть хоть какое, и уже много лет так, и мне неприятно, чтобы Эрнест или любой другой мужчина там постоянно болтался. К тому же он слишком уж правильный: тюрьма ему ни капельки не пошла на пользу; он остался такой же серьёзный, как будто никогда и не сидел, никогда не накричит, не ругнется, что б ни случилось; я поэтому его боюсь, вот и пью всё больше. Да разве можно нам, бедным девушкам, вот так взять да и выскочить в приличные дамы; нет, это для нас слишком, не в коня корм; нам что надо — надо дружка, а то и двух, да постоянных, чтобы не дали с голоду помереть, да иногда заставляли себя хорошо вести какое-то время кряду. Такое нам ещё можно, а уж больше — никак. Пускай себе забирает детей; он для них больше сделает, чем я; а что до денег, так пусть даёт или не даёт, это он как хочет, он мне никогда ничего плохого не сделал, и я не буду приставать; но если и вправду хочет мне их всучить, ну, оно и к лучшему.

И дала всучить себе деньги.

«И я, — думал про себя Эрнест, когда всё было оговорено, — считал себя невезучим человеком!»

Пожалуй, уместно будет сказать сейчас всё, что ещё осталось сказать об Эллен, и покончить с этой темой. В последующие три года она регулярно, каждый понедельник поутру, появлялась у мистера Оттери за своим фунтом. Она всегда бывала опрятно одета и выглядела такой тихой и симпатичной, что никто не мог бы заподозрить ничего об её прошлом. В первое время она иногда пыталась получить деньги авансом, но после трёх-четырёх неудачных попыток — каждый раз она приводила самую что ни есть жалостливую историю — сдалась и получала свои деньги без слова. Однажды она пришла со страшным синяком под глазом — «мальчишка бросил камень и случайно попал в глаз», но по истечении этих трёх лет в целом выглядела совершенно такою же, как и вначале. Потом она сообщила, что снова собирается замуж. Мистер Оттери при этом известии её принял и объяснил, что она, скорее всего, опять будет повинна в двоемужии. «Зовите это, как вам угодно, — отвечала она, — но мы с Биллом, подмастерьем мясника, уезжаем в Америку, и я надеюсь, что мистер Понтифик обойдется с нами по-божески, не прекратит выплаты». От Эрнеста вряд ли можно было ожидать чего-нибудь подобного, так что парочка отбыла с миром. У меня такое ощущение, что синяк под глаз подарил ей именно Билл, и тем снискал себе ещё большее её благоволение.

Судя по имеющимся у меня — весьма скудным — сведениям, эта парочка прекрасно ладила между собой; в Билле Эллен нашла гораздо более подходящего спутника жизни, чем Джон и Эрнест. Ко дню рождения Эрнест обыкновенно получает конверт с американской маркой, в котором содержится закладка для книги с какой-нибудь хлёсткой надписью или салфеточка с благочестивым текстом, или иной подобный знак внимания, но никогда не письмо. О детях она не вспомнила ни разу.

Эрнесту в это время было уже двадцать шесть, и через полтора года с небольшим ему предстояло войти во владение своими деньгами. Я не видел причин отдавать их ему раньше срока, установленного самою мисс Понтифик; в то же время мне не хотелось, чтобы он после случившегося и дальше продолжал содержать мастерскую на Блэкфрайерз. Я ведь только теперь осознал, сколько он перестрадал, насколько близко к подлинной нужде привели его пагубные привычки его так называемой жены.

Впрочем, я и раньше замечал на его лице печать старческой утомлённости жизнью, но был слишком ленив или видел слишком мало надежды выиграть затяжную войну с Эллен, чтобы проявить внимание и разузнать то, что мне разузнать, пожалуй, следовало. И всё же я плохо себе представляю, что тогда было в моих силах сделать, ибо расстаться с женой он мог единственно только узнав то, что в конце концов и узнал, а пока он жил с нею, ничто бы ему не помогло.