С того берега возле одноглазой, кривобокой будки Капарули — перевозчика, рядом с бакенами, сигнальным шестом, лодкой и сетью, развешанной на кольях, гляделись в неподвижную воду рябины, березы и липы, разнаряженные, расфранченные, как девки на гулянье, — в огневых лентах, золотых бусах, изумрудных сережках и бог знает еще в каких дорогих украшениях. И странно было видеть ребятам эти по — осеннему разубранные, какие‑то неправдоподобные деревья, когда душа, как летом, рвалась из рубашки, молила о нырянье до дна в этой большой, наверняка теплой воде, и все вокруг соглашалось, обещая отраду.

Яшка сунулся в разведку. Побродил у берега, замочил штаны, потому что оказалось глубоко, продрог и скоро вылез на траву.

Шурка попробовал и тоже недолго задержался, выскочил обратно.

Эх, обманщица аграфена — купальница!

Теперь березы и осины на том берегу не казались ребятам странными. Друзья молча повздыхали и повернулись к реке спиной.

До пещеры было близехонько, мрачное настроение несколько рассеялось. Яшке опять стало невтерпеж оттого, что он не знал, что такое придумал Шурка. А тому не меньше хотелось почесать досыта языком, похвастаться, поразить Петуха восхитительным планом. Но оба держались стойко, молодцами, потому что они уже были не Шурка и не Яшка, а знаменитые разбойники — Стенька Разин и Антон Кречет, после разбоя направлявшиеся с награбленным добром к потайному месту для дележа добычи и пира. На каждом шагу их подстерегали сыщики, чтобы поймать и заковать в кандалы, поэтому атаманы держали ухо востро.

— Слушай, Стенька, ты поползешь кустами и зарежешь всех, кто станет тебе поперек дороги, — властно распорядился Шурка, грозно озирая в кулак окрестность. — Я двинусь водой, заметая следы.

— Ладно, Кречет, у меня рука не дрогнет. Будь спокоен, укокошу каждого, — отважно ответил Яшка, ложась на брюхо и беря в зубы кинжал, сотворенный им из первой попавшейся на глаза щепки. — Услышишь три свистка — беги ко мне на помощь.

— Эге. Есть ли у тебя, Стенька, порох в пороховнице?

— Есть.

— Не ослабела ли разбойничья сила?

— Нет, Кречет, не ослабела.

— Вперед! — зловещим шепотом скомандовал Шурка, осторожно входя в воду.

Таясь и пожимаясь, он направился вдоль берега. Яшка на локтях и коленках юркнул в кусты.

Шурка брел по холодной воде, и человеческие страсти, ужасы, радости, страдания — все, что есть на белом свете, — обрушивались на него, и он изнемогал под приятной тяжестью. Голову его распирало от прочитанных книжек, рассказов Григория Евгеньевича, разных историй, услышанных в школе от ребят, и везде главным действующим лицом был он, Шурка. Размахивая башмаками, которые он держал в руках, спотыкаясь о камни, залезая в тину и шугая плотичек, он жил одновременно десятью жизнями: сражался, путешествовал, умирал, женился, разбойничал и, несмотря на то, что окоченел в воде и стучал зубами, чувствовал себя превосходно.

Он был Кузьмой Крючковым, рубил, укладывал немцев и австрияков поленницами, словно дрова, как дяденька Матвей Сибиряк, и в то же время открывал Северный полюс, потому что был капитаном Гаттерасом, и стоградусный мороз сводил ему судорогой ноги. Он жил на необитаемом острове, с ужасом разглядывал на мокром песке следы дикарей — людоедов и отливал из олова буковки, печатал книги, и все звали его Иваном Федоровым Первопечатником, но на самом деле он был еще и князем Серебряным, который разыскивал свою зазнобу. Зазноба эта, найденная, глядела на него благодарными любящими зелеными глазами, а он уже катил себе пешедралом в Питер учиться, и ямщик, подсаживая его на тройку, говорил ему стихами: «Ноги босы, грязно тело, и едва прикрыта грудь… Не стыдися! Что за дело? Это многих славный путь». Он, сыщик Шерлок Холмс, с трубкой в зубах, разгадывал по окровавленному клочку записки таинственное убийство в замке и, как старый Тарас Бульба, почему‑то похожий на белозубого Прохора, горел на костре и, умирая, сгорая живьем, зычным голосом указывал казакам, как уйти от погони ляхов…

Все эти волшебные превращения и славные подвиги не мешали Шурке зорко глядеть по сторонам, прислушиваться, то есть быть еще и Антоном Кречетом, атаманом разбойничьей шайки, вычитанным из рваной, без начала и конца книжки, которую дала ему как‑то в добрую минуту бабка Ольга. Он даже находил сейчас время подумать, что хорошо бы упросить как‑нибудь бабку, чтобы она позволила ему пошарить немножко у нее в чулане. Наверное, там осталось пропасть интересных книг Миши Императора.

Три тревожных свистка послышались из кустов. В заводине с шелестом взлетели утки. Кузьма Крючков — Робинзон Крузо — Иван Первопечатник — Антон Кречет и прочая и прочая, не чувствуя ног, выскочил из воды и бросился на помощь Стеньке Разину.

— Ур — ра — а–а!..

Атаманы разбили несметные полчища врагов, долго преследовали немцев и австрияков, сшибая им башки.

Вражеские головы, в отличие от голов обыкновенных людей, росли на ивовых прутьях и были несколько похожи на листья. Это не мешало врагам умолять о пощаде и захлебываться в предсмертных криках и стонах. Разбойничьи сердца, как изстно, не знают жалости. Стенька Разин и Антон Кречет шали по колена в крови и раздавали добро бедным. Насытившись местью и щедростью, утомившись, атаманы сошлись за кустами ивняка и без особого труда вновь стали Шуркой и Яшкой.

Весной Никита Аладьин поправлял в своей избе печь. Ему понадобились песок и дресва, он вырыл порядочную яму в кустах, на Волге. Ребята, бегая купаться и удить рыбу, обнаружили песчаную яму, она им понравилась. Притащив заступ, они углубили яму, насколько хватило сил и терпения, подрыли из нее лазейку под кусты, и вышла замечательная нора. С некоторыми усилиями в ней можно было поместиться вдвоем, скорчившись и поджав ноги. А так как в эти именно дни Шурка дочитывал книжку бабки Ольги, то нет ничего удивительного в том, что нора немедленно превратилась в «пещеру разбойников», в которой друзья прятались от дождя, ветра, чужого глаза и иных мальчишеских невзгод.

Атаманы хранили здесь, в потайном месте, свои бесценные сокровища: деревянные кинжалы и пистолеты, ключи, гайки, жестяные банки, мочало, куски ржавой проволоки, бересту, гвозди. Вся эта великолепная дрянь старательно была закопана в сухом песке. Недавно клад обогатился и более существенным добром — сырой картошкой и спичками. Неподалеку в кустах были спрятаны обломки досок и парочка еловых бревен, выуженных в реке. Атаманы собирались строить плот и разбойничать на Волге.

Спустившись в яму, Шурка и Яшка первым долгом сунулись к сокровищам. Все было цело, только спички отсырели. К счастью, Яшка догадался захватить из дому четыре спички и коробку с чиркалкой. Вскоре у входа в пещеру запылала теплина.

— Ну, рассказывай скорее про крестики. Что ты придумал? Всамделишные, да? Вот ловко! А как мы их раздобудем? — засыпал Шурку вопросами Петух, кидая сухие веточки в огонь и пожирая друга восторженно — жадными глазами. — У меня лопается терпение, сердце лопается, понимаешь? Честное слово. Саня, я сейчас подохну, как собака, если ты будешь молчать… Ну?

Шурка, развалясь на песке, грел у огня босые красные ноги и таинственно улыбался.

— Санька, не дразни, — плохо будет! — взревел Петух, угрожающе засучивая рукава рубахи. — Я… я побью тебя и… и не буду играть!

— Играть? Опять ты, Яшка, за старое! Кто тебе сказал, что мы будем играть? — торжественно начал Шурка, нисколечко не обидясь на угрозы друга, напротив, радуясь его нетерпению и еще больше тому, что он сам, слава тебе, имеет теперь полное право развязать язык и поболтать обо всем всласть. — Эх, Петух — петушище, скоро же ты забыл наш уговор!.. Нет, брат, про игры позабудь. У мужика одна забава: ломи работу до седьмого поту. Я долблю тебе об этом целый день, а ты все не понимаешь.

— Ладно. Я к слову… про игру, — поправился Яшка, заодно возвращая рукава рубахи в мирное положение. — А ты не форси. Придумал, так выкладывай, не волынь.