«Эй, посылайте на смену!..» — гремела колоколом душа одного белобрысого звонаря.

Ему сызнова начало теперь казаться, что никакого поджога и грабежа в усадьбе не происходило и не могло произойти. А если что недавно и случилось, то совсем по-другому, не так, как им с Яшкой виделось. В жизни иногда действительно случается по-другому, чем тому положено непременно быть. Взгляните-ка эвон, камрады, геноссы, на Устина свет Павлыча, лавочника, супротивника. Ему бы орать во все горло вместе с Шестипалым бондарем, Ваней Духом и богомолами Фомичевыми, грохать дверью, не желать слушать, что пишет Ленин в солдатской газете. Ан, извините-подвиньтесь, Быков остался в библиотеке-читальне, словечка не пропустил, может, и не просмеял, похвалил Ленина. Вон как Олег пыжится. Еще бы! Отец-то весело, ласково говорит, что деньгами дарит, бери больше, у них еще много останется.

— Умница! — твердил Устин Павлыч. — Неужто не послушаются Ленина делегаты? Я бы послушался… Вот кого, говорю, в министры, мужички. Завертелась бы революция карусельной ши-ибко, закружились бы у нас головки-то, хе-хе!

И побежал домой за граммофоном, уверяя, что в такой приятный час должна в читальне греметь музыка в честь умных-разумных товарищей большевиков. Двухголовый, на зависть ребятне, бросился, конечно, за отцом, помогать нести тяжеленный граммофон.

Да, час славный был, по-другому не скажешь. Мужики заметно раздобрели, стали ласковее друг с дружкой, услужливее. Точно им открылось сегодня самое наиважнейшее, главное из главного, в чем они прежде немножко сомневались, чего желали и побаивались сказать, хоть и свисало с языка. Другой думу-думку высказал, спасибо. Крестьянский съезд так и постановит, непременно, вынесет свой приговор-резолюцию, и придется Временному правительству подчиниться. Эх, как это было бы замечательно!

Мужики в читальне, слушая чтение Аладьина, подавали соседям кисеты, потчевали табаком, каждый уверял, что его самосад самый крепкий, самый запашистый. Теснились на скамьях за столом, чтобы всем хватило места. Усадили наконец и дядю Родю. На газетину с письмом Ленина, которую Аладьин не выпускал из рук, смотрели с великим почтением и отчасти с заметно-радостным удивлением: ведь вот нашелся же отчаянно смелый, честный человек, резанул правду-матку на всю Россию. С позиции-то газету солдатскую эту в каждую деревню пошлют фронтовики обязательно.

— Гляди, мать честная, богатеи, — говорили открыто, понятно, тятькины довольные лица, каждая морщинка у глаз подмигивала. — Знаем теперича, где настоящая-то революция припрятана. Не зевай, делегаты, там, в Питере, на съезде мужицком. Слушайтесь Ленина, большаков слушайтесь, как Евсей Борисыч твердит, поступайте, как советует партия сознательных рабочих и бедных крестьян… Нет, погоди, брат Федор, с мастеровыми-то, видать, нам за одно, верно толкует Терентий. Антрныч Крайнов, усы кусает, ему смешно слушать нас. Да лучше покаяться, чем потом маяться! Заткнуть бы хайоо святошам Фомичевым, дать отповедь, травка-муравка… А помните, мужики, что долбил, выкладывал нам обуховский землячок милый? Мы ему, Афанасью Гореву, голыми ладошками, мол, не схватишь огонь, не сделаешь революцию, а он: поискать, рукавицы найдутся, в городе. Понятно? В го-ро-де! И Прохор, кузнец-молодец, золотые хваталки, не забуду, баял, земля ему пухом: рабочая пятерня мужицкой башке первая помощница… С Выборгской стороны пятерня-то. Да чу, и Ленин то же самое пишет:

«— Чтобы вся земля досталась трудящимся, для этого необходим тесный союз городских рабочих с беднейшими крестьянами (полупролетариями) Без такого союза нельзя победить капиталистов. А если не победить их, то никакой переход земли в руки народа не избавит от народной нищеты. Землю есть нельзя, а без денег, без капитала достать орудия, скот, семена неоткуда. Не капиталистам должны доверять крестьяне и не богатым мужикам (это те же капиталисты), а только городским рабочим. Только в союзе с ними добьются беднейшие крестьяне, чтобы и земля, и железные дороги, и банки, и фабрики перешли в собственность всех трудящихся, без этого, одним переходом земли к народу, нельзя устранить нужды и нищеты.

Рабочие в некоторых местностях России уже переходят к установлению рабочего надзора (контроля) за фабриками. Такой надзор рабочих выгоден крестьянам, он даст увеличение производства и удешевление продуктов. Крестьяне должны всеми силами поддерживать такой почин рабочих и не верить клеветам капиталистов против рабочих»

Мужики косились на Апраксеина Федора, а тот, насупясь, помалкивая, дымил и дымил, как печной трубой, свернутой в четверть самокруткой, отгораживаясь зеленущим облаком от соседей, точно ему было совестно за что-то. Известно за что! Да ему ли одному совестно? Жалко, нет в читальне Максима и Павла Фомичевых, хулителей. Ну, да у них совесть в церкви, на клиросе осталась, молитвы поет, а бога всамделишного не видит, слепая!

Тем временем дяденька Никита, отмахиваясь от дыма, громко читал дальше письмо Ленина про захватную войну, что ее надобно скорей кончать миром. (Но чтобы германцы не трепались, не хвастались, будто они победили русских, — добавили живехонько про себя знакомые нам добровольцы — охотники за Георгиевскими крестами: шалишь, мало штыка — дадим прикладом!) Аладьин читал про Советы, что они и есть подлинная народная власть. Дай Советам волю всем распоряжаться, и будет везде хорошо, по самой большой справедливости.

Во все разбереженно-согласные очи глядели пристально мужики на «Солдатскую правду», точно ждали, что Никита Петрович не пожалеет труда, еще разик перечитает понравившееся, может, чего пропустил ненароком, не дочитал, — тянулись через стол к газете.

— Дай-кось мне… Слушать хорошо, самому читать еще лучше…

— Уж это точно!

— Больно складно написано, понятно.

— Вдругорядь* почитаешь, еще больше понятного вычитаешь!

Газетой завладел Митрий Сидоров и, посмеиваясь, помаргивая телячьими белесыми ресницами, сидя за учительским столиком, сам, как учитель, отбарабанил письмо Ленина во второй раз.

И пуще прежнего заважничали батьки. Теперь не одна земля, все русское царство-государство завлекало и не отпускало их. Особенно понравилось, по душе пришлось им, что писал в своем письме Ленин о Советах. А писал он вот что:

«Россия должна быть демократической республикой. С этим согласно даже большинство помещиков и капиталистов, которые всегда стояли за монархию, но убедились теперь в том, что народ в России ни за что не допустит восстановления монархии. Капиталисты направили теперь все усилия на то, чтобы республика в России как можно больше походила на монархию и могла быть как можно легче снова превращена в монархию (примеры тому бывали во многих странах неоднократно). Для этого капиталисты хотят сохранения чиновничества, стоящего над народом, полиции и постоянной армии, отделенной от народа и находящейся под командой невыборных генералов и офицеров. А генералы и офицеры, если они не выборные, почти всегда будут из помещиков и капиталистов. Это известно даже из опыта всех республик на свете.

Наша партия, партия сознательных рабочих и беднейших крестьян, добивается поэтому иного рода демократической республики…»

— Какой?

— Да, какой?.. Ну-ка, ну-ка… — так и сыпалось со всех сторон.

Татьяна Петровна и Григорий Евгеньевич оторвались от окна, повернулись к свету. Шурка видел их волнение, но оно было не совсем такое, как на лицах мужиков, а перемешанное с заметным удивлением. На кого они удивлялись: на сельский народ или на письмо в солдатской газете, — неизвестно. Пожалуй, на побледневшем лице Татьяны Петровны даже было одно изумление, потому что она уронила свое пенсне; очки, повиснув на шнурке, качались, тоже как бы удивляясь. Не волновалась, кажется, лишь Катькина мамка. На ее маленьком, детском личике было разлито сонное спокойствие, она просто отдыхала на людях, в тепле, может, ничего не слышала и не понимала. Да еще Капаруля-перевозчик, уткнувшись в бороду, тоже словно спал на полу, возле пастуха. Зато Евсей Борисыч ворочался за двоих, никак не мог давненько угнездиться поудобнее, все ему было неловко сидеть, обняв колени, подсунув лапоть под себя.