— Миссис Вейчл вам понравится, — говорил нам капитан. — Она у меня молодец!

Миссис Вейчл приехала в субботу днем. На ней был костюм цвета хаки и белый пробковый шлем. Я пришел на станцию узнать, нет ли мне писем. На платформе прогуливалось человек двадцать — тридцать: мужчины и женщины с детьми всех возрастов. Миссис Вейчл вышла из вагона и просияла, увидев капитана — Эдгара, — который тоже просиял, увидев ее — Мильдред. Капитан засуетился. Взяв чемоданы своей супруги, он повернулся было к нам, словно намереваясь познакомить ее с нами, но вдруг остановился в нерешительности, — первый предвестник, подумал я, чего-то неладного. Как будто испугавшись этой церемонии, капитан повернулся к своей повозке. Миссис Вейчл скользнула по нас невидящим взглядом. Мы были ее соседями, но нетрудно было догадаться, что она считает нас жалкими мужланами. Возможно, она приняла нас за батраков.

В понедельник к капитану по какому-то делу зашел Том Бакли.

Открыла ему миссис Вейчл.

— Здорово, хозяюшка, — сказал Том дружелюбно. — А где сам?

Вопрос и приветствие были традиционные, освященные временем.

Миссис Вейчл, прежде чем ответить, поглядела на него в упор, как в Англии, должно быть, глядела на дерзкого лавочника.

— Если вам нужен капитан Вейчл, — сказала она, — то идите на речку, он там.

Том отправился искать капитана, чувствуя себя так, словно ему надавали пощечин. «Это черт знает что такое!» — говорил он мне потом.

Мой участок граничил с участком Вейчлов. Мы с капитаном к тому времени порядком сдружились. Когда для работы нужны были два человека, мы объединялись и работали то у него, то у меня. Вечерами мы частенько заходили друг к другу на часок поболтать. Его неприспособленность вызывала мое сочувствие, а он откровенно признался однажды, что видит во мне закаленного старожила и я для него — пример и образец.

Как-то вечером, вскоре после приезда миссис Вейчл, я привел себя в порядок и через луга направился к Вейчлам засвидетельствовать свое почтение. Я был представлен. В глазах у миссис Вейчл тлел огонек, а капитану было явно не по себе. Благодаря предшествующему опыту я был подготовлен к тому, что последовало. Миссис Вейчл, ознакомившись с действующими лицами и местом действия — то есть с тем, что она считала Австралией, — пришла к выводу, что все это ей не нравится. Она давно уже решила, что со стороны капитана было безрассудством привозить ее сюда. Она догадалась, что я его самый близкий друг, и теперь готова была вешать на меня всех собак, как будто именно я был виноват во всех недостатках моей родины.

Ради капитана, который был славным малым, ради увеличения числа жителей в наших краях я решил вытерпеть все.

С кроткой улыбкой на лице и словами умиротворения на устах я втянул голову в плечи, готовясь встретить ураган.

Разве Австралия так уж плоха? Гораздо хуже, чем я думаю. Начать с того, что она на другой половине земного шара и все тут ходят вверх ногами. Ветер дует не с той стороны. Солнце всходит не там. А люди! А произношение! А манеры продавщиц! А как одеваются женщины! В Брисбене она не видела ни одной пары приличной обуви, — это не туфли, а какие-то шлепанцы!

Славу богу, она захватила с собой все что нужно! В ресторане ничего в рот нельзя взять! В газетах читать абсолютно нечего! А до чего доходит невежество! Солнечная Австралия! Нигде еще ей не попадалось столько мокроносых ребятишек! Однако — это Брисбен. С городом она еще может примириться. Но эта глушь, куда ее затащил Эдгар, — вы только посмотрите кругом! Что мы все тут делаем? Что нам тут понадобилось? Подобных людей ни в какой другой части света не сыщешь!

Капитан, в конец удрученный, сидел, почти не произнося ни слова; он был расстроен по многим причинам, но особенно из-за меня. Пока вокруг меня бушевал ураган, он время от времени пытался что-то сказать, что-то объяснить своей жене, — но стремительный поток ее слов поглощал его робкие замечания, как разлившаяся река уносит мелкие щепки.

Миссис Вейчл отводила душу, а я тем временем ее разглядывал. Это была худощавая темноволосая смуглая женщина лет тридцати семи. В ней не было и тени красоты, — зато был так называемый шик, она выглядела настоящей столичной дамой. Она была явно неудачным творением природы, но то, что у нее было, умела подать эффектно. У нее было длинное лицо — из тех, что называют лошадиными, которое, хотя и несколько неожиданно, заставляло предполагать, что она не раз весело скакала на охоте за сворой гончих. Позже я узнал, что она никогда не охотилась. Всю жизнь она прожила в Лондоне и прилегающих частях Хартфордшира.

Миссис Вейчл продолжала высказывать свое мнение о жизни переселенцев. Слушая ее, я сочувственно представлял себе, какими должны были показаться ей с непривычки и при ее строго английском образе мыслей паши бесконечные заросли, где деревья с редкой листвой как бы застыли в раздумье, в самосозерцании; заросли с разбросанными так и сям временными поселками, где люди ютятся в палатках целыми семьями. Нам всем, в том числе и капитану, это казалось в порядке вещей. Мы думали только о том, как бы скорее покончить с нашей теперешней неустроенностью, и делали для этого все что могли. Миссис Вейчл, видимо, не в состоянии была проникнуться нашим энтузиазмом.

Я спросил ее, познакомилась ли она тут с кем-нибудь, надеясь — правда, не чрезмерно, — что, быть может, наши мужественные пионеры вызвали в ней хотя бы уважение. Оказалось, что капитан заходил с ней к ближайшим соседям. Он водил ее к Куперам. Джек Купер — потный великан с торчащими из ноздрей волосами, глыба грубого добродушия, — сказал ей, должно быть: «Присаживайтесь, хозяюшка» и ногой подвинул к ней бак из-под керосина. Жена его — маленькое бессловесное существо, невозмутимое, как китаец, — полагала, что солнце всходит, чтобы светить Джеку. Двое ребятишек, вероятно, бегали вокруг гостей без малейшего признака каких бы то ни было штанов.

Капитан водил ее к Данлопам. Там, кроме старика хозяина, ее встретила миссис Данлоп — седая амазонка со следами коровьего помета на башмаках и без единой мысли в голове, если не считать мыслей о хозяйстве. Два ее сына, рослые, неуклюжие подростки, каждый из которых в зарослях стоил мужчины, умели только почтительно слушать и ничем не могли занять гостью. Две пышущие здоровьем дочки тоже понятия не имели, что такое светская беседа. Их духовная жизнь исчерпывалась откровенным и постоянным интересом к местным женихам. Девушки были явно предназначены для кипучей деятельности на поприще материнства и даже не пытались скрывать — несколько вопреки правилам хорошего тона, — что они хоть сейчас готовы следовать своему призванию. Люди весьма достойные по здешней мерке, — но едва ли из круга миссис Вейчл.

Заглянули они и к Кеннеди. Я представил себе, как миссис Кеннеди появилась в дверях своей хибарки, окруженная роем ребятишек, выглядывающих из-за ее юбок. У нее было пятеро детей и приятное, хотя и увядшее лицо, а уж чего не было и в помине — так это фигуры и двух верхних зубов. Это была простая добрая женщина, и никакие тяготы жизни не могли сломить ее бодрости. Муж ее был одним из самых тихих мужчин в наших краях, несколько даже угрюмый на вид. Он почти все время проводил на своем участке и работал с утра до ночи, чтобы ни от кого не зависеть. Я легко мог представить себе, как протекала беседа миссис Вейчл и миссис Кеннеди; вероятно, первая чувствовала себя неловко, опасаясь, как бы не подумали, что она пришла с благотворительной целью, а миссис Кеннеди то и дело подносила ко рту ладонь, прикрывая пустоту, зияющую при каждой улыбке, — от избытка дружеских чувств к каким бы то ни было новым знакомым миссис Кеннеди улыбалась почти непрерывно.

Миссис Вейчл никого из них не осуждала, и мне никого не пришлось защищать. Она просто говорила, отвечая мне: «Да. Я познакомилась с Куперами, с Данлопами и с Кеннеди», — и глядела на меня. Я подозревал, что у нее были самые невероятные и весьма смутные представления об условиях жизни в глухих районах Австралии, и я попытался — не говоря об этом прямо — внушить ей, что нельзя от зари до зари трудиться в поте лица и при этом выглядеть лощеным джентльменом.