Письма и бумаги, которые он должен был доставить по дороге, довольно смутно и непрерывно беспокоили его, — так же, как абстрактные идеи, занимавшие его пассажиров.
Наш шутник, обладавший суховатым юмором, последние два-три перегона то и дело прохаживался по адресу нашего кучера. Но тот угрюмо отмалчивался. Он был не из тех, кто, получив оскорбление или вообразив, что его оскорбили, говорит об этом прямо и тем самым завоевывает уважение противника и предупреждает недоразумение, которое может привести к вечной вражде. Повстречав вас через много лет, когда вы уже совсем забыли о своем прегрешении — если вы вообще его заметили, — он может неожиданно «двинуть» вас по уху.
А иногда случается, что вы считаете его своим другом, однако он будет стоять рядом и слушать, как кто-нибудь чужой нагло лжет вам, стараясь вас одурачить. И хоть он знает, что незнакомец лжет, нипочем не предостережет вас. Ему это никогда и в голову не придет. Ведь это его не касается — так, какая-то абстрактная проблема.
Надвигались сумерки, становилось все холоднее. Пошел дождь — словно ледяной юг начал плевать на наши лица, шеи и руки, а ноги уже стали громадными, как у верблюда, совсем онемели, и мы с тем же успехом могли бы пытаться согреть деревяшки, стуча ими по полу. Но зато пальцы не скрючивались и не ныли, и мы не чувствовали, как болят мозоли.
Мы жадно искали глазами признаки станции, где предстояло сменить лошадей, — расчищенный участок, забор или огонек, но вокруг была сплошная темь. Длинную прямую, проложенную в лесу дорогу больше не скрашивало неверное пятно света там, далеко впереди, где окаймлявшая дорогу лента леса смыкалась с небом, — мы ехали теперь через заросли в низине.
Нашему воображению рисовалось пристанище, где мы отдохнем, — снаружи в морозной дымке мерцает фонарь, а в уютном баре ярко пылает очаг, и длинный стол накрыт к ужину. Но это страна противоречий, и здесь все бывает наоборот.
Почтовые станции всегда объявляются неожиданно и в самых неподходящих местах; в баре, как правило, все готово для настоящего банкета, если вы не голодны или спешите, а когда вы голодны и не спешите, в нем темно и холодно, как в могиле.
Неожиданно кучер сказал: «Приехали». Сказал он это таким тоном, словно довез нас до виселицы и страшно рад, что доставил нас к месту казни в целости и сохранности. Мы стали всматриваться, но ничего не увидели; потом где-то впереди замелькал огонек, приближаясь к нам, и вскоре мы разглядели, что это фонарь, который несет человек в войлочной шляпе, с густой темной бородой и с наброшенным на плечи мешком. Он поднял руку и что-то сказал кучеру тоном руководителя поисковой партии, обнаружившего труп. Кучер остановил лошадей, но потом медленно двинулся дальше.
— В чем дело? — спросили мы. — Что случилось?
— Да ничего особенного, — ответил кучер.
— Жена хозяина больна, — пояснил кто-то, — и он хочет, чтобы мы не шумели.
Во мраке замаячила станция — обычная бревенчатая хижина, а за ней чернела большая дощатая конюшня. Мы вылезли из кареты, ковыляя, словно калеки.
Как только мы почувствовали, что ноги у нас отходят и ступни сократились до нормальных размеров, мы помогли распрячь лошадей и отвести их в конюшню, стараясь как можно меньше шуметь.
— Ей очень плохо? — спросили мы хозяина, проявляя елико возможно больше участия.
— Да, — отвечал он голосом грубоватого человека, проведшего не одну тяжелую бессонную ночь около постели близкого человека. — Но с божьей помощью, надеюсь, мы ее спасем.
Осмелев, мы сказали сочувственным шепотом:
— Нам очень неприятно беспокоить вас, но, полагаем, у вас найдется что-нибудь выпить и перекусить.
— Еды в доме никакой нет, — ответил хозяин. — У меня есть только ром и молоко. Хотите?
Тут один из пилигримов не выдержал.
— Хорошенькое дело, — начал он, — да из всех заведений, где мне случалось…
— Ш-ш-ш, — зашипел хозяин.
Пилигрим нахмурился и стушевался. Нельзя свободно выражать свои чувства, если за стеной умирает женщина.
— Так кто тут упомянул ром и молоко? — шепотом спросил шутник.
— Подождите тут, — сказал хозяин и исчез в сенях.
Вскоре осветилось окно. На его стеклах мы заметили поцарапанные, засиженные мухами буквы «Б», «А» и изувеченное «Р», — одно стекло было разбито.
Приоткрылась дверь, и мы тихонько проскользнули в бар, словно собирались выпить в неположенный час в краях, где полиция строга и неподкупна.
Когда мы вышли из бара, кучер, почесывая в затылке, разглядывал валявшуюся на полу сбрую.
— Вам, ребята, придется часок-другой подождать. Лошади пасутся где-то там, — и он кивком головы показал куда-то в глубь Австралии. — Парень, что пошел за ними, еще не вернулся.
— Но, черт побери, — начал тот же пилигрим. — Я и мой товарищ…
— Ш-ш-ш, — зашипел хозяин.
— А долго придется ждать лошадей? — спросили мы кучера.
— А я почем знаю, — пробурчал он. — Может, три, а может, и четыре часа. Уж это смотря как.
— Послушайте… — продолжал пилигрим, — нам с товарищем надо поспеть на поезд…
— Ч-ш-ш-ш, — донесся свирепый шепот хозяина.
— Ладно, приятель, — сказал шутник, — а постелей у тебя не найдется? Я не намерен мерзнуть здесь всю ночь.
— Что-нибудь придумаю, — отвечал хозяин, — но на кроватях вам придется спать по двое; можно еще устроиться на диванах, а двое-трое лягут на полу. В конюшне много мешков, а у вас с собой есть пальто и пледы. Об этом сами договоритесь.
— Но послушайте же! — в отчаянии перебил его пилигрим. — Мы не можем ждать. Мы же всего-навсего странники и живем крохами, которые подбираем на дорогах. Нам необходимо успеть…
— Ш-ш! — злобно шикнул хозяин. — Вы что, дураки, не слышали, что моей жене плохо? Я не позволю здесь шуметь.
— Но послушайте, — протестовал странник, — мы должны успеть на поезд в Мертвом Верблюде.
— Вот я тебе успею сапогом в зад, — выругался хозяин, — так что ты перелетишь через Мертвого Верблюда! Ни тебе и никому другому не позволю беспокоить мою хозяйку. Заткнись, а не то проваливай вместе со своим болваном товарищем.
Поведение пилигрима нас взбесило, и мы без церемоний оттерли его в сторонку.
— Ради бога, попридержи язык, — сказали мы ему. — Ну можно ли так ни с чем не считаться? Разве ты не видишь, что у него больна жена, может даже при смерти, — и у, него от забот голова идет кругом.
Пилигрим и его товарищ были щуплыми двуногими из разновидности городских подонков. Их протесты были подавлены.
— Ладно, — зевнул шутник. — Я не собираюсь торчать всю ночь на ногах. Пойду ложиться.
— Восемнадцать пенсов с души, — намекнул хозяин. — Для скорости можно рассчитаться сейчас же.
Мы так и сделали и выпили еще по одной. Не знаю, как мы «договорились об этом сами», но в конце концов все как-то устроились.
При свете двух сальных огарков долго продолжались приглушенные препирательства. К счастью, мы боялись говорить громко, и скандала не вышло, хотя к этому, времени мы уже были готовы сцепиться даже с любимым, только что найденным братом.
Шутник заполучил самую лучшую постель, как это обычно бывает с добродушными и покладистыми парнями, хотя они к этому, по-видимому, совсем и не стремятся. Ворчун оказался на полу на мешках с мякиной, — что по большей части случается с эгоистами, хотя они к этому тоже, по-видимому, не стремятся. Мне же достался один из «диванов», вернее — я достался этому дивану. Это был короткий, узкий, продавленный в головах диван, с наклоном к наружной стороне, в котором гвоздей и досок от ящика из-под джина было больше, чем остатков первоначального дивана.
Мне казалось, что я проспал всего три секунды, когда кто-то принялся трясти меня за плечо, говоря: «Занимайте свои места».
Когда я вышел, кучер уже сидел на козлах, а остальные, перед тем как занять свои места, наполняли желудки (и бутылки) ромом и молоком.
Было еще темнее и холоднее, чем раньше, и южный полюс казался еще ближе; и если бы не ром, мы бы очень скоро оказались в еще худшем состоянии, чем прежде. Некоторое время все ворчали хором. Потом кто-то сказал:
