— Хорошо. Теперь стартуй.

Стартовать? Стартовать, когда капот уставился в небо? Черт побери Бродовского со всем его «этим самым»! Почему он не потренировал меня на настоящем подъеме?

— Ну, чего ты ждешь? Поезжай.

— Для вас кое-что есть в этой дверце, — сказал я хриплым шепотом. Я включил передачу, отпустил сцепление и ручной тормоз и нажал на акселератор. По крайней мере, мне казалось, что я все это сделал, как надо, но что-то получилось не так. В коробке скоростей раздался скрежет, мотор взревел, машина задрожала мелкой дрожью и начала катиться назад.

— Ты что, охренел? — рявкнул инспектор.

— Для вас кое-что есть в этой дверце, — повторил я, на этот раз уже гораздо громче.

— Что? Не слышу! Останови, к чертям, машину!

Я в ужасе стал снова нажимать на тормоз, на сцепление и на газ, но произвел только скрип и скрежет, а машина, катясь назад, начала набирать скорость.

— Да останови же ты, ради Христа!

— ДЛЯ ВАС КОЕ-ЧТО ЕСТЬ В ЭТОЙ ДВЕРЦЕ! — взвизгнул я, чувствуя, что машина задним ходом делает уже добрых тридцать миль в час и с каждой секундой скорость растет.

— Псих проклятый! Ты нас обоих убьешь! Убирайся к чертовой матери!

Инспектор отпихнул меня в сторону, схватил ручной тормоз и изо всех сил рванул его вверх. Завизжали шины, машина еще раз-другой содрогнулась всем корпусом и остановилась. Мы оба молчали. Инспектор, молча отдуваясь, смотрел на меня.

— Для вас кое-что есть в этой дверце, — сказал я, чуть не плача.

— Я сяду за руль.

Он довез меня до «Голубой мечты», пересел в свою машину и уехал, не сказав больше ни слова. Когда я залез рукой в карманчик дверцы, десятки там не было. Через несколько дней из бронксовской автоинспекции пришло письмо с уведомлением о том, что я провалил экзамен, — по крайней мере, так я предполагал до того, как вскрыл конверт. Однако в конверте лежали мои водительские права.

Так что не презирай налогового инспектора, читатель, и его нюх на лазейки в законе. Таков порядок вещей, в чем я убедился с юных лет. Конечно, уклонение от налогов — это не взятка, это лишь попытка найти законные пути заплатить поменьше, и все это делают. Но вот что я вам скажу: ни один инспектор налогового управления, приходя в юридическую контору Гудкинда, никогда не находил у него кое-чего для себя в дверце. Мне это всегда было противно — тоже с юных лет.

А теперь — к «кадиллаку». Я ликовал. Я не мешкая выскочил из дому и на метро поехал в Бронкс. Я вприпрыжку вбежал по широкой металлической лестнице в папину контору, чтобы поскорее показать папе свои водительские права и зарезервировать за собой двенадцатицилиндрового белого слона, который все равно ржавел без дела. Я был уверен, что папа без колебания предоставит его в распоряжение прославленного автора университетского капустника. Ведь он же так гордился…

Меня сразу же охватывает неодолимая волна воспоминаний: я ощущаю запах мыла и хлорки, висевший в воздухе прачечной; слышу грохот и тарахтенье стиральных машин; вижу потных женщин в белых халатах на первом этаже… Все это умерло и быльем поросло. Сейчас этот район Бронкса уничтожила скоростная автострада на Новую Англию. «Голубая мечта» исчезла, как Атлантида. И подумать только, что это здание было для моего отца пупом земли! Это было все, что он сделал в жизни, все, к чему он приложил свою смекалку и свои способности! Что ж, его согнутая спина помогла мне подняться и стать преуспевающим налоговым юристом в «а голдене медине» — и даже специальным помощником президента. Но вернемся к «Голубой мечте» сорок лет назад…

Когда я вошел в контору, моя сестра Л и сидела там за письменным столом. Контора выглядела крошечной, как и вся прачечная. Я помнил, каким грандиозным казалось мне когда-то это здание: его гигантская дымовая труба упиралась в облака, а необъятный машинный зал внушал суеверный трепет. Теперь это была всего-навсего маленькая фабрика: за годы она сильно уменьшилась в размерах. Моя сестра тоже выглядела довольно невзрачно в блеклой коричневой юбке и коричневой блузке, она перетасовывала какие-то карточки. Пока я беседовал с Ли, открылась дверь папиного кабинета, и оттуда быстрым шагом вышел папа с какими-то бумагами в руках; он что-то коротко сказал конторщикам. Хозяин Гудкинд! Лица конторщиков посуровели, и все уткнулись в бумаги, даже Ли. Но когда папа увидел меня, деловая атмосфера смягчилась:

— Исроэлке! Заходи ко мне!

Его кабинет теперь тоже выглядел вдвое меньше, чем каким я помнил его раньше.

— Поздравляю! — сказал папа, поглядев на мои права. — Ну, что я могу для тебя сделать?

Тонкий намек на толстые обстоятельства, но без всякого злорадства: конечно, Исроэлке не поедет в Бронкс за здорово живешь; раз он явился в прачечную, значит, ему что-то нужно. Просьба дать мне двенадцатицилиндровый «кадиллак» застряла у меня в горле. Как уныло выглядела эта прачечная, какой здесь был тяжелый, нездоровый воздух. И вот здесь, подумал я, папа зарабатывает деньги, это место позволяет нам всем жить на Вест-Энд-авеню, а мне учиться в Колумбийском университете, тогда как Феликс Бродовский уже сам зарабатывает на жизнь и содержит жену. Но все-таки я выдавил из себя свою просьбу.

— Понимаю. На когда он тебе нужен?

Я сказал. Папа немного подумал — и сумел улыбнуться:

— Хорошо, ты его получишь.

— Из верблюжьего сукна? — спросила Ли за обедом. — На премьеру? Ты с ума сошел! Кто же носит коричневое пальто с фраком? Ты будешь выглядеть как гангстер.

— Много ты понимаешь! — сказал я. — В Колумбийском университете все так одеваются.

Боб Гривз взял в обычай приходить на танцевальные вечера одетым, поверх фрака и белого галстука, в пальто из верблюжьего сукна с поднятым воротником. То ли у него не было денег купить черное пальто, то ли это было что-то вроде снобизма навыворот, не знаю. Может быть, в тот год так одевались в Йеле или в Принстоне. Но, во всяком случае, с легкой руки Гривза, на нашем курсе вошло в моду приходить на вечера в пальто из верблюжьего сукна с поднятым воротником. Однажды в редакции «Шутника», когда Гривз куда-то вышел, а его пальто висело на вешалке, я посмотрел, где оно было куплено: на ярлыке значилось «Финчли» — и адрес магазина на Пятой авеню. Это все решило. Пусть я был автором университетского капустника, пусть я водил двенадцатицилиндровый «кадиллак» — все это не стоило медного гроша, если я не мог прийти на премьеру капустника в верблюжьем пальто от «Финчли». Только тогда я смогу окончательно сбить с ног Дорси Сэйбин.

— Ну что ж, это проще пареной репы, — сказала мама. — У мистера Майклса верблюжьих пальто — пруд пруди.

— Единственное место, где можно купить настоящее верблюжье пальто, такое, какое все носят, — провозгласил я, — это магазин «Финчли» на Пятой авеню.

— Дэвид, — мягко сказала мама своему идиоту-сыну, — на Пятой авеню платят не за товар, там платят за дорогое помещение. Если уж тебе так приспичило носить верблюжье пальто поверх фрака и белого галстука…

— Что само по себе курам на смех, — вставила Ли.

— А цилиндр с верблюжьим пальто носят? — спросил папа.

— Он наденет с ним абажур, — сказала Ли. — Коричневый абажур. В Колумбийском университете все так одеваются.

У Ли, конечно, было тошно на душе. Я ей не ответил и простил.

— Нет, папа, цилиндр — нет, — сказал я. — Только пальто. И воротник должен быть поднят.

— Или обязательно покупать у «Финчли»? — спросил папа. — Мама права, это же обойдется вдвое дороже.

— Папа, у «Финчли» продается как раз такое пальто, какое мне нужно.

— Ну что ж, тогда пусть это будет наш подарок, — сказал папа. — На твою премьеру.

— А вот абажур можно купить у «Мейси»! — сказала Ли.

Я сказал:

— Спасибо, папа. Вот увидишь, автор будет в этот вечер настоящим денди. Вот увидишь.

— Денди? — сказал папа, подняв голову от тарелки. — А что такое денди, Исроэлке?