И после того как Питер Куот любезно схватил воспаление легких и лег в больницу, я наконец-то смог предложить моей пассии ложе и достаточно времени для непотревоженного уединения. «Ах ты, демон-искуситель! Как будто ты сам этого не знал. С первой же минуты!» Я был похож на демона меньше, чем кто бы то ни было во всем Нью-Йорке, и я едва поверил своим ушам, когда она сказала, что согласна. Видите ли, я — в своей демонической манере — обхаживал ее уже почти месяц, и она, со свойственной ей практичностью, понимала, что Питер не останется в больнице вовеки веков, так что время пришло. И, уже успев понять, что я собой представляю, она знала, что разве что после дождичка в четверг такой Ноэл Хемингуэй, как я, сделает ей одолжение и сам начнет стягивать с нее трусики. Поэтому Бобби сделала вид, что она больше не может противиться моим страстным мольбам и горячим объятиям. И она изобразила дело таким образом, будто я был вовсе не мешковатый недоросль, а демонический Дон-Жуан, который с самого начала, почувствовав ее слабость, покорил ее своей житейской мудростью. Бобби была чистый ангел, и она была женщина до кончиков ногтей.

— Привет!

Она вышла из ванной — полы Питерова халата волочились по полу, а рукава спадали на пальцы — и сделала мне смешную гримасу. Моя первая мысль была о том, какого она маленького роста. Раньше я никогда не видел ее иначе, как в туфлях на высоких каблуках. Теперь, когда я подошел и обнял ее, я был на полголовы выше, хотя раньше, когда мы с ней танцевали и целовались, мы были вроде бы вровень. В этом неожиданном уменьшении роста Бобби было что-то очень заманчивое.

— Я передумала, — сказала она.

— Ни черта ты не передумала, — ответил демон-искуситель и поволок ее в спальню, чтобы подчинить себе.

Пожалуй, мне нужно объяснить, как случилось, что Питер схватил двустороннее воспаление легких. Он пошел на свадьбу какого-то приятеля и там познакомился с девятнадцатилетней еврейской блондинкой по имени Мэрилин Леви. Она жила в Нью-Рошели, у ее родителей денег куры не клевали, но главное, что ее отличало, — это сексуальная наэлектризованность — такая, что хоть дом освещай. Но она была девственна и непокоряема, как снега Килиманджаро.

Питер начал было за ней приударять, но ничего не добился. Дело не пошло дальше второго свидания, на котором Мэрилин дала ему от ворот поворот. Обо всем этом вы можете прочесть в романе «Сара лишается невинности», ибо Сара — это Мэрилин, если не считать того, что Питер не говорит всей правды, которая заключается в том, что он вынужден был жениться на Мэрилин, дабы овладеть ею. Они были женаты пять лет, и вовсе не он с ней развелся, а она развелась с ним, устав от его многочисленных связей со своими сокурсницами по аспирантуре. «Сара лишается невинности» — это книга-месть.

Ну так вот, во время второго свидания — когда, по моим догадкам, Питер пытался лишить Мэрилин невинности прямо в Нью-Рошели — они вдрызг разругались, и он вынужден был пройти две мили пешком до станции под проливным дождем. В то время от воспаления легких еще нередко умирали, и когда Питер наутро проснулся, стуча зубами и весь в поту, я сразу же позвонил доктору Куоту, и он приехал и увез сына в больницу. Вот так-то случилось, что было доведено до победного конца мое ухаживание за Бобби Уэбб. И все благодаря проливному дождю.

— Боже, Бобби, как ты красива!

Мы лежали голые в постели, восторженно, но неуклюже елозя друг по другу без всякого толку. Мне казалось, что я все уже знаю о том, как делается это самое, но на самом деле мое невежество было уму непостижимо; непостижимо оно, по-видимому, и уму современного читателя, который, кажется, начинает познавать секс вскоре после того, как выучивается ездить на двухколесном велосипеде. Однако это не имело никакого значения. Я нисколько не беспокоился о своей мужской силе. В любовном трансе, в ощущении небесного блаженства, обнимая Прекрасную Америку по имени Бобби Уэбб, трансцендентальную аватару, пришедшую Извне, в лучах лунного света, заливавшего «Апрельский дом», я испытал первое в своей жизни священнодействие страсти.

— Милый, — сказала она, — боюсь, я чересчур лангелокш.

Вот вам вся Бобби Уэбб: в ослепляющий «момент прозрения», как говорят в наши дни профессора, читающие курс лекций по литературному творчеству, она извинилась передо мной за мою же неопытность в демоновом ремесле, и при этом еще употребила слова из портновского идиша, чтобы я почувствовал себя в своей стихии. Ланге локш — это жаргонное выражение, означающее человека очень высокого роста; в буквальном переводе — «длинная макаронина».

У соблазнителей есть свои методы, помогающие им выходить из трудных положений; и этот метод тогда, разумеется, сработал. Сколько раз? Вспомните о своей первой ночи, читатель, или, по крайней мере, о своей брачной ночи; если вы мужчина, не бойтесь преувеличить, если вы женщина, не тоскуйте о том, о чем вы читали в книгах. Все мы в той или иной мере близки к среднему уровню, и мало кто мечтает быть сексуальным гигантом, способным выгонять из себя оргазмы один за другим, как искусный бильярдист вгоняет шары в лузы. Питер Куот только играет в воплощенного Приапа. Но главное — это любовь, и именно любовь была тем волшебным белым сиянием, которое обволакивало меня и Бобби в ту ночь, до тех пор пока лунный свет за окном не сменился сиреневым светом зари.

— О Боже, уже утро! Ну, мама задаст мне жару! Милый, отвези меня домой!

И Бобби, в чем была, выскочила из постели.

Волшебство обволакивало нас и в лифте, и пышном вестибюле, и в такси — всю дорогу до 95-й улицы, подобно лившемуся на нас звездному дождю. Мы глядели друг другу в глаза, все еще светясь друг для друга неповторимым и вечным светом первой любви.

Но я выдержал характер. В потоке ласк, пронесшем нас через ночь, я ни разу не сказал Бобби, что я ее люблю. Я сумел этого избежать. Ибо если бы я это сделал, я ввел бы ее в заблуждение. А я если и был демоном, то не до такой степени.

Тетя Соня — мать кузена Гарольда — была Уолтером Кронкайтом радиовещательной сети нашей «мишпухи», поэтому с моей стороны было чистейшим безумием повести Гарольда в «Зимний сад» и показать ему в фойе фотографию Бобби Уэбб. Для тети Сони это было личная сенсация. Еще бы: вундеркинд Исроэлке, любимец мудрого «Зейде», драгоценный отпрыск большой «йохсенте», Минскер-Годол — и он спутался с шиксой из бродвейского кафешантана! Уверяю вас, для нашей «мишпухи» это был такой же удар в солнечное сплетение, как для Америки — запуск русского спутника. Однако, когда я повел Гарольда в «Зимний сад», я, дурак, этого не предусмотрел.

Кузен Гарольд некоторое время стоял, разглядывая фотографию, точно верующий перед святыми мощами, ожидающий, что он вот-вот начнет исцеляться. А я тем временем гордо сообщил ему, что с этой девушкой у меня роман.

Гарольд приехал из Швейцарии на каникулы в перерыве между семестрами на медицинском факультете. За обедом он красочно живописал свои амурные победы в общежитиях, поездных купе и даже в кабине фуникулера, а я сидел и слушал россказни этого совокупляющегося Синдбада и скромно молчал, как переодетый миллионер, позволяющий нищему хвастаться, сколько он накануне набрал милостыни, и думал о том, что Гарольд скажет, когда увидит фотографию Бобби в «Зимнем саду». Гарольд рассказал мне также о том, как в Швейцарию просачивается через Альпы нацистский антисемитизм, как время от времени на витринах еврейских магазинов пишут слово «Juif», и то тут, то там все чаще можно увидеть свастики и портреты Гитлера; но на мою святую простоту это не оказало никакого влияния.

— Может, кончится тем, что ты на ней женишься? — спросил Гарольд, разглядывая фотографию Бобби.