– Вы философ, мистер Чанг.

– Я бизнесмен. И реалист.

– Какого достоинства были купюры?

– Двадцатки. Пятьдесят штук.

– Вы ему выписали квитанцию?

– В этом не было необходимости.

– Почему?

– Он не просил.

– А где деньги?

– Деньги… пошли на повседневные нужды. Я их истратил. Уиллоус нагнулся к собеседнику.

– Теперь я хотел бы, мистер Чанг, чтобы вы вспомнили все, что можете, о Тоде Киднере, мистер Чанг.

– Он молодой, лет двадцати, наверное. Высокий, около метра восьмидесяти. И я помню его улыбку. Он часто улыбался, и улыбка у него приятная.

– А какого цвета глаза?

Чанг задумался. Уиллоус и Паркер смотрели на него.

– Наверное, карие, – наконец ответил Чанг. – Но я не могу сказать точно.

– На нем не было очков?

– Нет.

– А волосы? Какого цвета?

– По–моему, рыжие. На нем была шляпа.

– Какая шляпа?

– Ковбойская. Черная. – Чанг слегка хлопнул в ладоши, будто в восторге. – Да! На нем были тяжелые сапоги. Ковбойские сапоги. Они очень громко стучали по полу.

– На нем было пальто или куртка?

– Куртка. Кожаная. Черная или темно–коричневая. Короткая, до талии. И воротник был поднят.

– Вы не заметили никаких шрамов на его лице?

– Нет.

– Что еще вы о нем помните?

– На нем были голубые джинсы, заправленные в сапоги.

– Он говорил без акцента?

– Да.

– Судя по речи, он образованный человек?

– Нет, он много сквернословил. Мне показалось, это привычка. Он ругался не от злости, а от грубости.

Зазвонил телефон. Уиллоус поднял трубку.

– Да, через пару минут, – ответил он, послушав. – Вы готовы нас принять? Хорошо.

Повесив трубку, он повернулся к Чангу.

– Нам придется отнять у вас еще немного времени, мистер Чанг. Я бы хотел попросить вас пообщаться несколько минут с художником полиции. С вашей помощью, я уверен, он сможет нарисовать портрет убийцы.

Чанг взглянул на часы.

– У меня назначена встреча. Можно, я от вас позвоню?

– Позвоните, конечно, только не адвокату, – с улыбкой сказал Уиллоус.

Бейли переложил ластик в левую руку и нанес на лист несколько быстрых линий.

– Немного толще, – сказал Чанг. – Да. Вот так.

У убийцы Кенни Ли было овальное лицо, мощная нижняя челюсть, широкий лоб и тяжелые надбровные дуги. Его нос с тонко вырезанными крыльями был правильной формы и небольшой.

Интересно, подумал Уиллоус, насколько точным окажется рисунок. Чанг без труда описал одежду преступника, но уж слишком расплывчато помнил черты его лица. Было ли это особенностью памяти Чанга или он просто решил поскорее избавиться от полицейских?

– Мне понадобится тридцать экземпляров этого портрета, – сказал Уиллоус. – И как можно быстрее.

– Хорошо, Джек, – сказал Бейли, положив рисунок и карандаш на стол.

– Теперь, мистер Чанг, – обратилась к нему Паркер, – давайте посмотрим на фотографии.

Чанг кивнул, но остался сидеть.

– Что–то не так?

– Можно мне еще раз позвонить?

– Да, конечно.

– И еще, – Чанг кашлянул, чтобы прочистить горло, – может быть, я все–таки съем эту булочку?

Нэнси еще раз встряхнула серебряный кувшин, в котором смешивала «Смирновскую» и мартини, налила по двойной порции в оба стакана, добавила по несколько капель лимона и потихоньку выглянула в окно. За ярко освещенным патио, за бассейном, за переплетением кустарника простиралась бухта, такая черная в это время суток, что Нэнси легко было представить себе, что она живет на самом краю земли. Ограда над обрывом была сделана из стекла, чтобы днем не скрывать от глаз прекрасный вид на океан. Вид ценой в миллион долларов. А по ночам стекло превращалось в зеркало, и в нем сияли огни дома. Эта стена отраженного света подчеркивала темноту, раскинувшуюся за ней. И, вглядываясь туда, Нэнси воображала, что там, за загородкой, ничего нет, и в самом деле – край.

Фантазерка.

Она поставила стаканы на поднос, подложив под донышки две бумажные светло–серые салфетки. Светло–серый – любимый цвет Тайлера. Мягкий, невозбуждающий. Освещение на заднем дворе было установлено в целях безопасности. Его идея. Тайлер не хотел, чтобы ее что–нибудь беспокоило. Из бассейна поднимались облака пара и быстро таяли в морозном зимнем воздухе. На эти облака были похожи мысли Нэнси о том парне – последуют ли еще какие–то попытки, и она признавалась себе, что мысли эти тают значительно медленнее.

Она вошла в гостиную. Сняв пиджак и ослабив узел галстука, Тайлер растянулся на софе из кремовой лайковой кожи и читал. Конечно, «Уолл–стрит–джорнэл», что же еще?! Она положила салфетку на мраморный столик перед ним и поставила стакан. Он пробормотал «спасибо» и перевернул страницу.

Нэнси села на другую софу, поджала под себя ноги и сделала большой глоток мартини. В газовом камине горел огонь, светло–голубой внизу и ярко–оранжевый сверху. Слабенький, какой–то анемичный. В детстве даже огонь был другим. Вот она идет за руку с отцом в гараж, чтобы посмотреть, как он будет рубить дрова. Топор поднимается, взблескивает серебром и метко разваливает полено. Она тоже несет в дом березовые ветки, ощущая приятную тяжесть. А потом – завитки бересты, мягкое шуршание скомканных газет, звук зажигаемой о кафель спички, пряный запах горящего дерева. От поленьев летят искры, ударяются о латунную решетку и гаснут. И Нэнси унеслась в сны своего детства. В них были берестяные каноэ, стремительно плывущие по темным водам, пляшущие в воздухе языки костра, ярко раскрашенные лица мужчин, мелькающие в бешеной пляске. Тепло костра согревало все ее тело. Душе тоже было тепло.

Тайлер перевернул очередную страницу, взял стакан, отпил глоточек. Нэнси посмотрела на него. Он не заметил.

О чем он думал? Понравился ли ему коктейль? Это останется для нее неизвестным, а вот ее стакан был уже пуст.

Она пружинисто встала с софы и пошла в кухню. Тайлер, полностью поглощенный чтением, не сказал ни слова.

За окном снова пошел снег, снежинки были необыкновенно крупные и пушистые. Такой обычно долго не лежит – тает. Снегом было покрыто все, кроме бассейна, – подогреватель делал свое дело. Коробка льда образовалась только по самым краям. Нэнси налила себе еще порцию и подошла к стеклянной раздвижной двери. Справа простирался город. Его огни расплывались и сливались в один. Она прижалась носом к стеклу и, хотя оно было двойное, все же ощутила холод.

Подышав на стекло, она пальцем нарисовала на запотевшем стекле сердечко. Очертания стульев у бассейна стали казаться мягче от лежащего на них снега. Нэнси протянула руку к выключателю и одним движением погрузила задний двор во тьму. Сосчитав до десяти, она снова включила свет. Нет, ясно, что его там нет.

Она осушила и снова наполнила свой стакан. С коктейлем в руке она прошла в гостиную и тяжело села, а потом легла на софу. Тайлер на секунду оторвался от журнала и вопросительно взглянул на нее. Она поставила стакан на живот, ощущая расслабленность, томленье, полузабытье.

Тайлер перевернул страницу. Теперь скоро он закурит свою чертову вонючую трубку, потом протянет ей стакан, попросит налить еще и даже не посмотрит на нее, даже не удосужится оторваться от журнала. Она сняла пушинку со своего свитера. Почему белые пушинки и черный кашемир всегда стремятся друг к другу? И почему она продолжает думать об этом красивом опасном мальчугане?

Тайлер протянул ей пустой стакан.

– Не нальешь мне еще, дорогая?

В кухне, как и во всем доме, все было новенькое, блестящее и почему–то скучное.

Над водой поднялось очередное облачко пара, а на самом краю бассейна появилась высокая темная тень.

Она налила Тайлеру самый большой в мире стакан коктейля и поставила его на столик так, чтобы ему было удобно до него дотянуться. Сама же вернулась в кухню, отперла раздвижную дверь и вышла из дома в хлопчатобумажных брюках, черном кашемировом свитере и легких туфлях. Было гораздо холоднее, чем она ожидала, уж слишком морозно для Земли Лотоса, как из–за мягкого климата называют этот город.