Иду домой тёмными улочками под моросящим дождём, и слышу, как внутри у меня сами собой складываются строчки:

Прихожу домой и быстро записываю стихи в свою толстую общую тетрадку. Бабушка:

– Ты идёшь ужинать или нет?

– Погоди, бабушка, погоди…

Сижу под своей зелёной уютной лампой, перечитываю то, что только что написала… Мне даже не верится, что это я, что это во мне родились такие строчки… И так грустно мне, и так хорошо…

И хотя я никогда не опущу жёлтые листья в ящик того, кому хотелось бы их подарить… (Ведь я по-прежнему не знаю – и не хочу знать! – его адреса), но вот написала стихи – и как будто всё это произошло на самом деле, случилось, осуществилось…

Я НАПИСАЛА – И В ЭТИХ СТРОЧКАХ – МОЯ НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ.

Ощущение – как когда-то, когда я писала повесть про отца…

В нашем кинотеатре шёл фильм «Кто вы, доктор Зорге?» – про русского разведчика в Японии накануне Второй мировой войны.

Ну, и началось повальное увлечение: многим после этого фильма захотелось стать разведчиками. То есть – шпионами! Даже некоторым девочкам. Например, моей однокласснице Вете. Она новенькая в нашем классе. Пришла и села ко мне за парту. И мы с ней немножко дружим. Конечно, потом она уйдёт к какой-нибудь другой девочке, по- другому не бывает, но, пока она ещё не осмотрелась хорошенько в классе, она держится около меня. Мы иногда с ней гуляем.

И вот, гуляем вместе с Ветой вечером в новом микрорайоне, она садится на детские качели и закуривает сигарету. Она это делает картинно, со вкусом, как взрослая женщина.

– Вета, ну зачем ты куришь? Это же вредно!

– Ты же знаешь, – медленно отвечает она, красиво выпуская изо рта дым, – я готовлюсь к своей будущей профессии.

– Неужели для этого обязательно надо курить?

– Надо! Все разведчики курят, – говорит она. – Все женщины за границей курят. Если я не буду курить, меня сразу заподозрят, что я из Cоветского Союза. Сразу меня разоблачат.

Вета глубоко – «профессионально»! – затягивается, красиво стряхивает пепел на землю, как стряхивала его, наверное, Мата Хари, красиво откидывает в сторону смуглую руку с сигаретой между пальцами. Её тёмные, удлинённые к вискам, глубоко посаженные глаза смотрят таинственно и печально… У Веты скуластое, монгольского типа лицо. Вета красивая и необычная девочка и когда-нибудь обязательно обворожит какого-нибудь Зорге, это уж точно!

А пока Вета мечтает обворожить Петрика из одиннадцатого класса. Но Петрик об этом даже не подозревает.

Петрик самый весёлый мальчишка в школе, впрочем, уже и не мальчишка, а юноша, в него влюблены многие девочки из разных классов. Высокий, с красивой русой шевелюрой, с ярко-голубыми насмешливыми глазами, такой небрежно-шикарный, вроде молодого американца из какой-нибудь «Серенады солнечной долины». Прекрасно танцует на школьных вечерах и всегда, вечно хохмит. Петрик не может сказать двух слов без хохмы. Когда он начинает хохмить на уроке, то весь класс начинает ржать, и вести урок уже невозможно. Их класс – рядом с нашим, и заразительный хохот одиннадцатиклассников слышен даже у нас! Если из их класса доносится весёлое ржание, то точно – Петрик что-то выдал эдакое! Фирочка делает вид, что обижается на него за этот непрестанный хохмизм, но на самом деле Петрик – её любимец. Фирочка умеет ценить шутку. И когда тем же начинает заниматься наш Сашка Соколенко, Фирочка говорит: «Ну, ты прямо как Петрик!» Петрика и Сашку учителя обожают. А ребята так тем более! Где Петрик или Сашка – там всегда хохот и веселье. Если бы таких людей не было в жизни, то жизнь окончательно прокисла бы…

Вета очень страдает о Петрике. Она с ним даже ни разу не обмолвилась словечком. И ни разу не танцевала на школьных вечерах. Но когда она станет шпионкой, такой красивой, шикарной шпионкой, Петрик непременно обратит на неё внимание! Она в этом уверена.

Я слушаю её тихий грустный голос, смотрю на руку с сигаретой, на её печальное лицо, и – хоть убейте меня – не могу понять, как можно влюбиться в мальчишку! Пусть и старше тебя на три года, но всё равно мальчишку. Влюбиться так, чтобы захотеть стать шпионкой ради того, чтобы он обратил на тебя внимание! Чудеса, да и только…

Мы сидим в тёмном, пустынном дворе, поскрипывают качели… я смотрю на светящиеся во тьме сотни окон… я так и не знаю, которое из окон – его… А Вета даже не догадывается, почему мы ежевечерне гуляем в этом микрорайоне.

И мне очень приятно и тепло от того, что моя тайна остаётся только моей тайной…

Вспомнилось, как бабушка грохнула на днях тарелку в сердцах, из-за чего-то они с мамой опять сцепились… Мама плакала и кричала бабушке:

– Это ты виновата в том, что у меня жизнь так сложилась!…

А бабушка плакала и кричала:

– Будь ты проклята, что я тебе такого сделала? Всю жизнь спину гну на тебя да на твою семью!…

Мама с новым приливом рыданий:

– Вот! вот от твоих проклятий мне так и не везёт в жизни, всё от них! Любишь ты меня проклинать… А ещё мать называется! Разве матери своих детей проклинают?

Бабушка:

– Да кто тебя проклинает? мало ли что с языка сорвалось! Ты же меня сама довела своими упрёками за этот проклятый стол!!!

А… так они опять из-за стола. Стол этот всё не даёт маме покоя. Бедная бабушка совершила однажды оплошность: утюжила на этом столе новую одёжку и надолго оставила горячий утюг на одеяле… На тёмно-шоколадной полированной поверхности стола теперь красовалось неприятное белое пятно, точно плесень, ровно по форме уюта. Мама как увидела это, – ей стало плохо с сердцем. Капали ей зловонную валерьянку в рюмочку…

Чем только мама не пробовала потом зачернить это белое пятно! – всё впустую. Пришлось стол накрывать скатертью, а маму это очень расстраивает, она говорит, что это по-мещански. Мало того, что у нас на полу лежат тканые деревенские половики, которые мама терпеть не может, но не выкидывает, потому что бабушка плачет: «Зачем же я их тебе наткала? зачем на горбе своём тащила? Чтобы ты их теперь выкинула? И тебе не жалко материнского труда?» – «А кто тебя просил их ткать и тащить? Я лично тебя не просила!»

Я удивляюсь, что из-за таких пустяков, как половики и скатерть, можно так сильно расстраиваться – до криков и слёз. Тем более, что половики, которые соткала бабушка, очень весёлые и тёплые, это самое весёлое, что есть в нашем доме. Да и скатерть на столе – не такая уж трагедия. Со скатертью в комнате теплее, а то эта полированная холодная сверкающая поверхность – как в морге. (Хотя я никогда не была в морге, но мне кажется, что там именно такие сверкающие столы…). Но у мамы другие вкусы и она за них отчаянно борется. «Мне стыдно за эти половики, когда к нам кто-то приходит! Ты понимаешь это?» Бабушка начинает плакать… Мне её жалко. Действительно, она столько трудилась. Я её пытаюсь защитить, но это только распаляет маму ещё больше. Когда я на стороне бабушки – это конец света!…