В миску с грязной водой капают мои слёзы и тонут в ней…

– Ну, показывай! – говорит недовольно Фёдор.

Я выкладываю перед ним тетрадки.

Мне дико. Никогда никто не проверял мои домашние задания! С первого класса я делаю всё самостоятельно, маме и бабушке даже в голову не приходило проверять меня. И вдруг в восьмом классе начинать проверять тетрадки!

Бред, стыд, унизительно! Я чуть не плачу. Он хмуро листает одну тетрадку за другой… Придраться не к чему. А так хочется!

– Дневник давай.

Достаю дневник.

– Почему у тебя по химии в первой четверти тройка?

– Не знаю.

– Не знаешь химии?

– Не знаю, почему тройка. Я всегда химию учу. Лучше всех других предметов. Я всё знаю.

– Так… всё знаешь, но не знаешь, почему тройка. Елленнна, что за чушь ты порешь?! Почему ты не можешь выучить химию, чтобы не позорить нас с матерью?

Я молчу.

– Я, между прочим, в школе все годы круглым отличником был. И в институте тоже. И мать твоя училась, как богиня! Сложнейший институт, понимаешь ли, один сопромат чего стоит, а она всегда всё сдавала на отлично! Лучше всех парней. У тебя голова тоже на плечах есть, тоже могла бы. Но ведь не хочешь, ленишься! Лень! Страшная лень! Ну, скажи: как можно получать тройки?

– Тройка всего одна.

– А четвёрок, смотри, сколько!

– Столько же, сколько пятёрок. Пополам.

– Что значит пополам?! Четвёрок вообще не должно быть, ясно?! Четвёрка – стыдная оценка. Четвёрка говорит о том, что голова у человека на плечах есть, но лени гораздо больше. И лень побеждает! Четвёрка – оценка ленивых. О тройке по химии я уже не говорю. Позор на всю семью! Небось, Аня, подружка твоя, отличница?

– Нет. У неё тоже есть четвёрки.

– Но ведь не тройки же!

– Не тройки.

– Тебе что, не с кого брать пример?!

– Есть с кого…

– Представляю, каково твоей матери, сидя рядом с Юрой Сергеевым, признаваться: «А моя – троечница!»

– Не обязательно же докладываться всем о моей тройке по химии.

– Что значит «докладываться»? Что за чушь ты порешь! Когда человек живёт в коллективе – он весь на виду. Хочет он того, или не хочет. Да, со всеми тройками своих нерадивых детей! Ты хоть понимаешь, что ты нас позоришь?

Я молчу. Потому что не понимаю.

Я понимаю только одно: что я ненавижу школу, ненавижу оценки, любые оценки, плохие и хорошие, ненавижу химию, которую знаю назубок, и от этого ненавижу её ещё больше, мне бы очень хотелось прополоскать мозги и вымыть оттуда все химические формулы, мне не нравится жить в маленьком городе, где все друг о друге всё знают, я хочу поскорее стать взрослой и уехать отсюда в большой и далёкий город Барнаул… Или ещё дальше – на Сахалин…

– Всё, завтра встаёшь на пятнадцать минут раньше, делаешь гимнастику и обливаешься по пояс холодной водой! – говорит Фёдор тоном большого начальника, не терпящим возражений. – Надо из тебя,наконец, человека делать!

– Я уже человек, папа, – тихо говорю я, так тихо, что он раздражённо переспрашивает:

– Что? что ты там бормочешь?…

– Я уже человек.

– Ты-ы? челове-ек?!. – произносит он с непередаваемой язвительностью. – Это только ты так думаешь. Мне лично так пока не кажется.

Он встаёт и уходит из комнаты. А я сижу и тупо думаю: почему?… Почему всё так в моей жизни?…

Я не знаю, что я должна сделать, чтобы он увидел во мне человека. Броситься ему на шею с горячими признаниями «папочка Федечка, как я тебя люблю»? Три раза в день мыть подошвы его ботинок? Чистить до состояния полной прозрачности сковородки и кастрюли? Получить невозможную пятёрку по химии? Стоять по полдня под ледяным душем и ни разу в жизни больше не заболеть ангиной? Выпить десять литров ядовитого «божественного напитка» и умереть?…

Я не знаю. Последнее, наверное, было бы наилучшим выходом из этой дурацкой ситуации…

…Брезжит иногда грустная догадка: лучше б мне было вообще не родиться… Никаких бы хлопот и огорчений тогда никому не было. Не надо было бы меня стыдиться. Радовались бы на ангелочка Маришку. Может, ещё и мальчика бы себе родили, ведь Фёдор так мечтал о сыне.

Мама говорит, что Маришу она родила еле-еле, под страхом смерти, даже расписку врачам писала, что понимает, на какой риск идёт, и что никаких претензий к врачам иметь не будет, в случае чего. Я не хочу додумывать, в случае чего именно она бы их не имела. И как бы она их могла иметь в этом самом «случае»? Странно, почему надо было так рисковать, почему нельзя было сделать кесарево сечение, ведь эту простейшую операцию делают с древнейших времён… Но, наверное, в Оренбурге, где рождалась Маришка, об этом ещё не знали и потому заставили маму писать эту идиотскую расписку, типа: в случае моей смерти всю ответственность беру на себя.

Мама часто жалуется на сердце, или на головную боль, часто лежит на диване, глотает аспирин, сосёт валидол и пьёт валерьяновые капли, от запаха которых у меня делается муторно на душе. И мне кажется: опять мамина смерть подступила близко-близко…

Мысли о том, что с мамой может произойти что-то страшное, постоянно преследуют меня. Вряд ли это розыгрыш, думаю я, вряд ли это можно разыгрывать каждый день, по поводу и без повода…

Мы с бабушкой оберегаем маму от любой домашней работы. И только когда бабушка в Днепре, маме приходится готовить еду, и она сердится из-за этого на нас, уж лучше бы она вообще ничего не готовила, а мы бы это время жили на хлебе и воде…

Раз в году, во время отпуска, мама ездит в санаторий – лечить своё больное сердце. Чаще всего она ездит на Кавказ. Из отпуска она привозит нам с Маришей красивые открытки – Пятигорска и Кисловодска, Железноводска и Минеральных вод, она везде там побывала.

Ещё мама привозит красивые фотографии, где она, весёлая, на фоне заснеженных Кавказских гор – смеётся своей ослепительной, белоснежной улыбкой… Ах, если бы она была такая дома! У нас была бы совсем другая жизнь. Может, и Фёдор был бы не такой мрачный. И бабушка, может, была бы не такая ругливая. Неужели нельзя жить легко, весело? Вон родители Ани-большой, всё время что-то придумывают весёлое – разные игры, розыгрыши, маскарады, а в отпуск ездят куда-нибудь всей семьёй.

А мы с мамой никогда никуда не ездили. Только я один раз в Киев. Но после этого Киева мама меня до сих пор шпыняет тем, что я там потерялась, и у неё от этого едва не случился инфаркт… А с мамой и Фёдором – так тем более никуда не ездили. За всё детство – ни разу. Фёдор, в отпуск, обычно тоже ездит куда-то один – в какой-нибудь дом отдыха или в санаторий, где лечат гастрит. Это всё понятно – они устают на работе, им надо отдыхать и лечиться. Им не до нас с Маришкой.

Так что никаких общих радостных воспоминаний у нас не сохранилось. Нет ни одной фотографии, на которой были бы мы вчетвером – где-нибудь в красивом месте, и все бы счастливо улыбались… Ни одной!

Вот и выходит, что мама счастлива только там, где нас нет.

Фёдор тоже весёлый и красивый – на тех, отпускных фотографиях…

Им хорошо только БЕЗ НАС.

И всё же они бывают весёлыми и дома. Это когда приходят к ним друзья – на дни рождения или на праздники.

Бабушка перед этим заготавливает горы еды – всякую заливную рыбу, жаркое, холодец, паштет, печёт рулеты с маком, ватрушки и варит ведро компота. Я ей помогаю делать «хворост», это приятное дело: вырезаешь из плоского теста ножом всякие узоры, скручиваешь разные фитюльки, потом это бросается в кипящее подсолнечное масло, кипит в нём, розовеет и набухает… Вытаскивается из масла и посыпается сахарной пудрой. Вкусная, хрустящая штука получается! А главное – много: несколько дней хрумаем.