Слишком мрачный был фундамент у моего мировосприятия, так что никакие лёгкие надстройки не клеились, не держались на нём. Но на его холодных плитах всё же росли редкие цветочки…

Приходим однажды в школу, а над классной доской – пусто! Только вчера там висел портрет весёлого дедушки Хрущёва, а сегодня – пусто! Лишь гвоздь в стене.

Первая мысль – умер… Переглядываемся, перешёптываемся. Спрашиваем у учителей: почему сняли портрет Хрущёва? Они неопределённо отмалчиваются, отводят в сторону глаза. Ясно: что-то случилось, что-то нехорошее.

Дома. «Бабушка, ты не знаешь, что с Хрущёвым случилось?» – «Понятия не имею». – «Почему-то его портрет со стены сняли». – «Ну, может, другой решили повесить».

Вечером.

– Мама! Кажется, Хрущёв умер.

Мама вздрогнула:

– Что за глупости ты говоришь! Не умер – а сняли его.

– Откуда сняли?

– С должности сняли. Уволили из генеральных секретарей.

– Как уволили? За что? Вроде, он был незлым. Культ личности развенчал. И вообще…

– И при этом много ошибок наделал.

– Каких ошибок?

– Ну, всяких…

На место Хрущёва назначили сразу двух начальников: Брежнева и Косыгина. В очереди в магазине народ посмеивался: «Ну, больше не будут за полярным кругом кукурузу сажать!» А ещё говорили: две головы всё же лучше, чем одна.

А пока типографии печатали портреты новых вождей, на пустое место над классной доской повесили портрет Ленина. Непогрешимого и вечно живого. Который «живее всех живых».

Я уже писала, что моя бабушка была прекрасной портнихой, и что шить на меня для неё было сущим наказанием. Мало того, что я была худа как палка, (так упорно продолжала считать моя бабушка), и на мне всё болталось, «как на вешалке», так оно ещё всё и перекашивалось. Хотя давно была выяснена причина этого перекашивания (правое плечо значительно ниже левого, и правая ключица – соответственно), но проблема от прояснения не рассосалась.

Скроить платье, чтобы оно сидело на мне не криво – было невозможно. Для этого нужно было бы умышленно кроить криво, неправильно, а у бабушки не поднималась на это рука. Стало быть, она кроила и намётывала всё так, как надо, а потом наступала череда примерок-скандалов: на мне всё перекашивалось и отвратительно морщинилось, мама, как всегда, бежала за логарифмической линейкой, и когда она появлялась с этой злосчастной линейкой в руках, у бабушки начиналась очередная истерика… Всё повторялось – год за годом.

Мама упорно не хотела видеть и признать очевидное: что во всех дефектах виновата вовсе не бабушка, а моя личная кривизна, бабушка плакала, я её пыталась защитить, мама кричала на нас обеих…

С тех пор я ненавижу этот процесс и никогда в жизни не хожу к портнихам.

С тех пор я терпеть не могу одежду, которая подчёркивает фигуру, даже сами слова «выточка» и «пройма» мне ненавистны. Теперь, будучи взрослой женщиной, которая сама решает свою судьбу, я покупаю вещи на два-три, а то и на четыре размера больше, чем нужно, мне нравится зарыться в большой свитер, или спрятаться в необъятную футболку, как в норку, как в берложку, и жить там – внутри – своей жизнью.

Самым идеальным фасоном одежды мне во все времена казался балахон Пьеро. И когда я своими руками пошила себе клоунский костюм (для выступлений с дочкой), я почувствовала, что это именно то, что мне нужно для полного душевного комфорта. Плюс красный поролоновый нос на резинке и маленький колпачок… «Вуаля! Здравствуйте, дорогие зрители! А вот и я!» Но это я забежала слишком далеко вперёд… До этого ещё надо было дожить.

Один месяц осенью, а то и больше, был посвящён царице полей – всё той же кукурузе. Уроки к нашей радости отменялись, мы приходили на школьный двор с узелками с едой, загружались в грузовики и, как всегда, с песнями дружно отбывали на колхозные поля…

Царица полей, благодаря нашим летним, неутомимым прополкам, вымахивала выше человеческого роста, стояла на полях тесными бесконечными рядами, увешанная тяжёлыми початками… Заходишь на кукурузное поле – и оказываешься точно в лесу! Такая она была высокая, зелёная и крепкая, эта царица. Да к тому же, безумно многочисленная…

Наша задача: отрывать ядрёные початки от ствола и швырять «на кучу». Но отрывать не получалось – початки держались за материнское тело мёртвой хваткой! Приходилось их отвинчивать. Хрусь-хрусь-хрусь по часовой стрелке, глядишь – и отделился, не выдержав напора девчоночьих рук. Ладони – багровые, изрезанные жёсткими кукурузными листьями. А в перчатках работать невозможно – перчатки скользят по початку и «хрусь-хрусь» не получается. На это способна только голая рука советского школьника, закалённая в прежних схватках с царицей полей… Хорошо хоть, солнце не печёт, как летом. Но рядки – всё той же безразмерной длины, только горизонта не видно из-за этого дремучего кукурузного леса…

Идём. От ствола к стволу. С каждого древа – штук пять початков. Быстро отвинчивать не получается… Не помню, как и куда перетаскивали мы потом эти кучи, кажется, трактор с повозкой за ними приезжал, и мы это добро туда закидывали, но это уже неважно…

А в это же самое благодатное осеннее время сбора урожая (как всегда, самого большого в мире! об этом нам сообщали газеты и телевиденье), в это же самое время на российских полях школьники и студенты собирали картошку, а на хлопковых полях Средней Азии – дети собирали миллионы коробочек хлопка…

Все дети бескрайней страны были при деле. Все с малолетства приучались к труду. В той самой стране, где был категорически запрещён детский труд. В том смысле, что запрещено было платить за него деньги. При чём тут деньги? Деньги развращают детские души, а труд воспитывает. Труд должен быть в РАДОСТЬ, труд должен быть бескорыстным, на благо любимой Родины. А то, что нас просто использовали как малолетних рабов, кто об этом тогда думал? Кому в голову могла прийти такая крамольная мысль?…

«Хрусть-хрусть-хрусть!» И чей-то очередной початок летит в кучу, но почему-то, не долетев, гранатой ударяет тебя по башке… Поохаешь, потрёшь свою бедную головушку, подождёшь, пока рассеются перед глазами красные круги, и опять – «Хрусть-хрусть-хрусть!»

Мы не знали другой жизни. И сравнивать нам было не с чем. А когда не знаешь, что в мире существует иная жизнь, то бунта, протеста против собственной жизни не возникает. Принимаешь всё, как единственно возможную данность: и эти уходящие за горизонт кукурузные рядки, и руки, в кровь изрезанные жёсткими кукурузными листьями…

Это была НАША жизнь. Она была ТАКАЯ – мозолистая и часто совсем не по-детски трудная. Но никто не жаловался и не отлынивал от этой жизни: жаловаться и отлынивать – постыдная слабость, а прослыть слабаком никому не хотелось. На нас смотрела Родина. Мы работали на её благо, приближая светлое будущее, которое было не за горами. Вот что вкладывали в наши мозги и души. Мы были наивными, простодушными детьми и верили взрослым. (Разве можно не верить взрослым?) А взрослые верили самим себе, по крайней мере, врунами они не казались. И то, что мы пели песни, запихиваясь в грузовики, так это говорит о том, что дети – удивительно оптимистичные и живучие существа. Наверное, человечество потому до сих пор и не вымерло…