И я всегда буду приезжать сюда, каждое лето, как приезжаю с первых лет своей жизни, чтобы вдохнуть эти тёплые, родные запахи, от которых кружится голова: мальв, петуний, парного молока, свежеиспечённого хлеба…

Последний раз в гостях у Томы. Слушаем магнитофон. Поёт наша любимая Эдита Пьеха. Грустная и нежная песня, называется «Город детства»:

И – как ожог – детство кончилось! Вот сейчас. Именно в эту минуту…

Это было так остро, так пронзительно и больно, как будто от меня что-то отрезали, отсекли! Без всякого наркоза, даже местного.

ДЕТСТВО КОНЧИЛОСЬ. Отныне оно – в прошлом. И с каждым мгновением будет отдаляться всё дальше и дальше…

Прощай! Было много хорошего, было много грустного… Не знаю, чего больше. Но спасибо тебе за всё. За Философскую улицу, за Васильевку, за Мишку Бочкарёва, за балку, синюю от подснежников… За то, что хоть немножко, но в моём детстве был отец…

Я испугалась, что сейчас разревусь… Быстро попрощалась и ушла. Понимая, что к Томе больше никогда не приду. Я мгновенно выросла из нашей псевдодружбы.

Я шла по пустынной окраинной улочке, повторяя про себя: «Вот и всё… вот и всё… КОНЧИЛОСЬ!»

…Я сидела у распахнутого настежь окна, полыхал – на полнеба – густой, оранжевый закат…

«Но ведь это же ещё не конец? Не конец всему?… – думала я. – Ведь будет же в жизни ещё что-нибудь… что-нибудь хорошее…»

Первое сентября. Возвращаюсь из школы домой. И вижу в окне нашей кухни не бабушку, которая обычно в это время выглядывает меня, а молоденькую девушку, которая улыбается и приветливо машет мне рукой. Кто это?… Что за неожиданная гостья? Но в следующую секунду я узнаю её. Это же Лёля из Судака! Мы гостили у них три года назад. Она сильно повзрослела. Но толстая русая коса, большие круглые серо-голубые глаза и чудесная солнечная улыбка – всё те же.

Лёля – племянница Фёдора, она дочка его двоюродного брата. Таким образом, Лёля – троюродная Маришкина сестра, а значит – и моя. Хотя у нас с Лёлей нет кровного родства, но мы с ней похожи. Ещё три года назад нам говорили: «Сразу видно, что вы – сёстры».

Лёля приехала из Крыма к нам, в Вольногорск, чтобы учиться в нашем техникуме. Это её Фёдор сюда заманил, он любит Лёлю, как родную дочь, и жалеет её.Потому что Лёлю, когда она была совсем маленькая, бросила мать. В то время, как Лёлин отец, военный моряк, был в море, мать оставила Лёлю соседке, написала мужу записку, что полюбила другого, и уехала. Навсегда. Не оставив адреса. Это было в Ленинграде сразу после войны. С тех пор Лёля свою мать ни разу не видела, и даже забыла её лицо…

Потом Лёлин отец вышел в отставку, переехал в Крым и здесь женился на женщине с ребёнком. Надо ведь было как-то устраивать свою жизнь: хотел, чтобы у дочери была мать, пусть и неродная. Таким образом, у Лёли появились новая мать и старший брат. Лёля называла мачеху матушкой, а со сводным братом сразу сложились очень непростые отношения: мальчик был ревнив и не хотел делить свою мать ни с кем. А потом родился младший братишка, которого Лёля обожала, как я свою Маришку. Кстати, и разница в возрасте у них примерно такая же, как у нас с Маришей.

И всё было бы ничего, если бы не одно «сказочное» обстоятельство: Лёля стала в этой семье настоящей Золушкой. Когда мы втроём (бабушка, Маришка и я) три года назад у них гостили, мы с бабушкой поражались, как много работает эта девочка, которой тогда было всего пятнадцать лет. Фактически весь дом и все заботы о семье лежали на Лёле. Отец трудился в винодельческом совхозе (военный моряк стал виноделом), матушка тоже ходила на службу в какую-то непыльную контору, а после работы отдыхала, ничем себя по хозяйству особо не утруждая. Лёля же и готовила, и стирала, и бегала на рынок, и убирала, и присматривала за младшим братом. А старший брат, любимец матери, все дни проводил с приятелями на пляже. Забегал домой только чтобы поесть.

Особенно нелегко приходилось Лёле в разгар курортного сезона – с мая по октябрь, когда часть комнат в их домике сдавалась отдыхающим, за которыми тоже нужно было убирать и стирать. И всё это, конечно, вручную. Каждый день Лёля часами стояла у корыта и у плиты. Весь дворик был всегда увешан простынями и пододеяльниками. А к часу дня надо было успеть приготовить обед, потому что родители приходили обедать домой. А в сентябре начиналась школа, и Лёле приходилось крутиться ещё скорее… А матушка ещё ругала её за тройки!

Жалея Лёлю, бабушка по приезде тут же взяла готовку еды на себя, а я ей помогала. Помню, как мы с бабушкой наделали к ужину целую гору вареников на всю ораву, а Лёлин сводный братец, узнав, что я тоже участвовала в лепке вареников (о чём я с гордостью сообщила), брезгливо отодвинул свою тарелку и заявил, что есть их не будет. «Чтобы я ел вареники, которые какая-то девчонка своими грязными руками делала?!» – кричал он. «У меня руки вовсе не грязные!» – оправдывалась я. Бабушка от обиды покраснела и кусала губы. Я убежала в дальний угол сада и плакала там. Меня нашла Лёля, утешала: «Не обращай на него внимания, он всегда такой – слишком гордый, заносчивый. Я уже привыкла. Хотя бывает очень обидно порой…»

Чтобы как-то отблагодарить хозяев за то, что мы у них месяц проживали, бабушка весь этот месяц шила на всю семью, каждый день стучала на машинке. Так что на море мы бывали не очень много. Помню, как Лёлина матушка придирчиво вертится перед зеркалом в намётанном ярком шёлковом голубом платье, такая вся из себя красавица: белокурая, белотелая, синеглазая. А бабушка вертится вокруг неё с сантиметром в руках и булавками во рту: что-то закалывает, убирает…В губах и бровях белокурой красавицы застыло капризное недовольство. Угодить ей было непросто…

Недовольство всегда было на лице белокурой красавицы. Как маска. Ни разу не видела, чтобы она улыбалась. Она часто ругала Лёлю по всяким пустякам. А папа у Лёли был тихий и добрый. Его вообще не было слышно. Видно было, что он любит Лёлю, но очень боится жены, и ничего в их жизни изменить не может. Ну, типичная сказка про Золушку!

Явился через несколько лет и сказочный принц: московский студент, который отдыхал в их домике. Он без памяти влюбился в Лёлю и хотел её увезти в Москву. Но Лёле было всего шестнадцать, и родители её не отпустили…

В тот наш приезд в Судак мы с Лёлей сразу подружились, хотя разница в возрасте у нас пять лет. Помню, как Лёля водила меня в Генуэзскую крепость, которая в ту пору лежала вся в руинах, но эти руины были какие-то удивительно ЖИВЫЕ, и мы лазали повсюду, и было страшно среди этих развалин и здорово, казалось: за каждым выщербленным углом притаились горячие генуэзцы…

Тогда в крепости мне нравилось больше, чем сейчас, когда всё вылизали, отреставрировали, и она стала просто музеем.

И вот Лёля приехала к нам в Вольногорск. Оказывается, Фёдор долго уговаривал её отца отпустить Лёлю. Фёдор говорил: «Останься Лёля в Судаке, у неё не было бы ни профессии, ни образования. Всю жизнь только стирала бы за курортниками. А она умный и способный человек, у неё может быть другая судьба».