И так – каждую субботу. Каждую субботу, каждую субботу… Только я за половую тряпку – бабушка тут как тут:

– Только ты в углах не забудь помыть. А там мыла? А здесь? А ты хорошо помыла? Ты пыли там не оставила?

– Я нигде, нигде не оставила твою драгоценную пыль!!! – кричу я.

– Тю, – говорит изумлённо бабушка. – Как с цепи сорвалась! Вы только посмотрите на неё! Разве можно так орать на бабушку? Прямо как сказылась! (по-украински это вроде как «чокнулась»).

А потом заиграют по телевизору уютные позывные «Голубого огонька»… Была в те годы такая хорошая субботняя передача, на которой гениальный Аркадий Райкин всегда выступал, говорил всякие смелые (даже очень смелые!) хохмы, от которых вся страна ржала до слёз и тут же выучивала их наизусть. И красавица Эдита Пьеха с бархатным басом и чудным польским акцентом пела новые песни, и молоденькие Иосиф Кобзон с Майей Кристалинской тоже обязательно пели. И первые космонавты приходили на «Огонёк», рассказывали интересное про космос и про тренировки в «Звёздном городке», и тоже всячески хохмили. Александра Пахмутова, маленькая стриженная женщина-подросток играла на рояле, едва доставая ножкой до педали, и напевала свои новые гениальные песни: «Главное, ребята, сердцем не стареть…» Или: «Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги…» Очень хорошие песни. На следующее утро, в воскресение, их уже напевала вся страна – от Калининграда до Магадана, от Архангельска до Одессы…

Одним словом, вся огромная страна, самая большая в мире, от мала до велика, смотрела субботними вечерами «Голубой огонёк». Это был всеобщий отдых после трудовой недели, такой всенародный кайф!…

Да, в этом что-то было такое… неповторимое в наши дни. И непостижимое для современного человека. Да, вся страна. Одновременно. Одно и то же. Тогда и в голову никому не приходило, что у человека должен быть выбор. Зачем? Когда и так хорошо! И действительно было хорошо. Душевно. Радостно. Увлекательно. Смешно. Все эстетические и эмоциональные запросы всей нации – всех народов: от флегматичных эстонцев до горячих грузин – удовлетворялись одной-единственной передачей. Какого же замечательного она была качества! (Или наши запросы были не очень высоки?… Или мы умели радоваться тому, что есть?) А какие были новогодние «Огоньки»!… Это – песня.

…Но я никогда не успевала закончить уборку к началу «Голубого огонька», как ни старалась. Я в это время обычно домывала прихожую и башмаки у двери. А потом собирала бабушкины тканые половики в охапку и тащила их на улицу, в палисадник. Половики были длинные, как колбасы, и жутко тяжёлые. К тому же, очень пыльные. В нашей степи, на нашей окраинной улице всё было очень пыльное – и то, что снаружи домов, и то, что внутри. Встряхнуть весь половик сразу не было сил, и я их вытряхивала фрагментами – постепенно перемещаясь от одного конца к другому…

Потом тащила их в дом, сваливала в большой комнате у двери, горой, усаживалась на эту гору и смотрела «Голубой огонёк», который к этому времени подбирался к середине… Сидела на прохладной горе свежих пёстрых половиков, чувствуя гудящую усталость во всём теле и наслаждение от мысли, что уже можно не шевелиться…

Но если была моя очередь мыть лестничную клетку и лестницу, то я оставалась без «Голубого огонька». Грустные для меня субботы.

Но всё равно субботние вечера – это было лучшее время, потому что в это время мои домашние не ругались.

…А потом приходила очередная суббота, и бабушка опять ходила за мной по пятам со своим навязчивым вопросом, от которого мне хотелось то смеяться, то кусаться:

– Ты в углах помыла? А в этом? а в том?

И я, дрожа от раздражения, закусив до боли губу, мыла ожесточённо в этих ненавистных углах, утешаясь мыслью о том, что если у меня когда-нибудь будут дети, и будет у меня мой дом, пусть совсем маленький, но где всё будет так, как я захочу, – я наплюю на все эти углы! И никто, никакая сила не заставит меня мыть их каждую субботу! Хватит, намылась…

Меня пригласили в Днепропетровск на совещание молодых писателей.

Я оказалась там самой молодой – единственной школьницей. Было много разного народу и шумного общения, я несколько тушевалась и наотрез отказалась читать стихи на заключительном вечере, но их прочёл Игорь Пуппо – поэт и редактор областной молодёжной газеты, невысокий весёлый грек, очень живой и энергичный. Он сказал мне на прощанье:

– Приезжай ко мне в редакцию, привози стихи, будем делать твою большую подборку.

А ещё он спросил меня:

– Ты читала «Золотую розу» Паустовского?

– Нет, не читала.

– Обязательно прочти.

Но дома у нас не было «Золотой розы». Её не было ни у кого из моих одноклассников. Её не было ни у кого из маминых друзей. Её не было ни в одной библиотеке нашего города.

– Ну, как, прочла «Золотую розу»? – спросил меня Игорь Петрович, когда я приехала к нему в редакцию.

– Нет пока. Я её не нашла.

– Обязательно найди! Найди и прочти. Тебе обязательно нужно её прочесть…

Эти диалоги про «Золотую розу» повторялись у нас при каждой встрече. Меня страшно интриговала эта книга. Но не было её нигде, не было! Кстати, её не было и у самого Игоря Петровича. Он её когда в юности прочёл, и она перевернула всю его жизнь. Он всё понял после этой книги. И он хотел, чтобы я тоже всё поняла…

Игорь Петрович действительно напечатал большую подборку моих стихов в областной молодёжной газете «Прапор юности». («Знамя юности»). Эта газета выходила в трёх крупных областях юга Украины.

Игорь Петрович потребовал для публикации мою фотографию, и я с большим скрипом её дала, хотя и долго упиралась. Для этого мне пришлось сходить в городскую фотографию, так как среди любительских снимков ничего подходящего не нашлось – не нести же фотку, где я цыганка, или где мы с Томой в образе папуасок! Для меня это была мука-мученическая: сходить к фотографу. Поэтому на той фотографии в газете у меня такой грустный вид.

Но Игорю Петровичу эта фотка неожиданно понравилась, он её увеличил и положил на свой стол под стекло. Каждый раз, бывая у него в редакции, и видя себя в увеличенном виде под стеклом, я морщилась и просила себя оттуда вытащить. А он, глядя на меня, смеялся…

Игорь Петрович написал небольшое предисловие. Подборка получилась действительно большая – практически на целый газетный лист. Это была моя самая крупная к тому времени публикация.

Химия. Самый ненавистный предмет. Наша химичка Вера Акимовна – самый строгий учитель в школе. Все перед ней трепещут, даже её собственный сын Витька. На плохие оценки родному сыну Вера Акимовна не скупится, и поэтому слывёт самой справедливой учительницей в школе.

Я её боюсь патологически. А химию ненавижу. С самого первого раза, как мы вошли в химический кабинет. Этот тошнотворный запах!… Я ещё не знала тогда, что я – аллергик, то есть не знала, что тошнота, головная боль и гадкий вкус во рту, все те ощущения, которые я испытывала в кабинете химии, называются аллергией. Но мне здесь было откровенно плохо. Я думала, что у меня это от страха перед Верой Акимовной.

А ещё эти стекляшки-колбочки, запах горелого, переливание из пустого в порожнее… Боже мой, какая скука! какая тоска! Если всё это давно уже перелито одно в другое, если всё уже открыто, зачем нудно повторять? Зачем толочь воду в ступе, то есть в колбе? Это как заново открывать буквы: а, бэ, вэ… Чего их открывать? Это как сочинять заново слова: школа, магазин, булка… Зачем их сочинять? Вот это и есть для меня химия. Самый бессмысленный урок на свете.

При этом я знала химию лучше, чем любой другой предмет. Ведь она была моим врагом, а врага нужно знать, чтобы он не мог застать тебя врасплох. Знала назубок и органическую химию и неорганическую. Корчась внутренне от отвращения, учила все эти формулы: но зачем? ЗАЧЕМ? Только от страха перед В.А. Лично мне всё это было совершенно не нужно!!! Мне было безумно скучно это разложение мира на формулы. Приведение ТАЙНЫ к простой химической формуле.