Моё сочинение учительница читает вслух в классе! Очень хвалит. Я смущена таким вниманием к своему скромному опусу, но и обрадована. Это так необычно, что меня выделили. Мало того! Александра Васильевна говорит: «Я и в других классах хочу его прочесть».
Потом, на переменке, кто-то из старшеклассников сказал мне: «Здорово ты написала!»
Мало того. Александра Васильевна решила не возвращать мне моё сочинение, сказала, что положит его в школьный архив – для будущих поколений.
Пожалуй, этот эпизод с прочитанным вслух сочинением – был началом моей реабилитации в собственных глазах. А, может, и в глазах одноклассников. Моя «странность» – то, что я отвечала все уроки письменно – начинала давать неожиданные плоды. И за эти плоды не было стыдно.
С тех пор практически каждое моё сочинение учительница хвалила и часто зачитывала вслух перед всем классом.
Хлоп – и всё!
Осенний дождливый вечер… Мы сидим с Маришкой на нашей широкой кровати, уютно прижавшись друг к дружке, и я читаю ей «Дюймовочку».
Тревожные голоса за стеной, – они невольно просачиваются сквозь Андерсена и буравят моё сознание, как колючие гвозди: «… кризис… наши ракеты… мир на грани войны…» И ещё удивительные вещи говорит Фёдор про Хрущёва: что Хрущёв где-то стучал башмаком по трибуне (я не поняла, где), и грозил всем буржуям.
Я думаю: конечно, здорово, что он такой смелый, но, скорее всего – это выдумка: не может же взрослый человек (руководитель самого большого в мире государства!) вдруг снять туфлю и стучать ею по трибуне! Но если это не враки, тогда Хрущёв – самый смелый на свете человек.
Я слышу, как бабушка всхлипывает: «Господи, только бы не война! Неужели и вашим детям предстоит испытать то же, что выпало на нашу долю?…» Мама пьёт валерьянку (я догадываюсь об этом по тошнотворному запаху, который расползается по квартире). А Фёдор их мрачно утешает: «Уж если война, то последняя. Весь мир погибнет! За несколько минут…»
Мама пьёт валерьянку. Мне очень тоскливо от этого запаха. И вообще страшно. Но утешает мысль, что война будет короткая, и мы, может быть, ничего не успеем понять и даже почувствовать: ХЛОП! – и всем конец. Как в Хиросиме… Пусть это будет ночью – во сне. Главное, чтобы не долго это тянулось. И чтобы потом не остаться калекой. В Хиросиме много калек осталось, это ужасно. Лучше бы сразу – и до конца… Меня не страшит смерть, мне особо ничего в этой жизни не жалко. Но мне не хочется остаться калекой.
– Ена, ну Ена! читай дайше! – теребит меня Маришка. – Ты что, заснуа?…
Нет, я не заснула. Я даже ночью не заснула. Всё укрывала спящую Маришку, и мне её было жутко жалко: казалось, что все ракеты нацелены из тьмы на мою маленькую беззащитную сестрёнку…
Утром за завтраком спрашиваю Фёдора:
– А теперь бомбы более сильные, чем те, что сбросили на Хиросиму и Нагасаки?
– Во много раз! – мрачно говорит он.
И я успокоилась. Значит ХЛОП! – и конец. ХЛОП – И ВСЁ! И мы не будем долго мучиться. Главное, чтобы Маришка не успела понять, что происходит. Пусть, пусть это будет ночью! И пусть ей снится в этот момент нежная Дюймовочка…
* * *
А в школе у нас было занятие, называется «гражданская оборона», сокращённо – ГРОБ. С нами проводили беседу: что нужно делать при атомном взрыве и как спасаться. И показывали картинку атомного гриба. Действительно, похоже на гриб. Вроде ничего особенного – а жутко…
А как можно спастись в нашей степи от этого ядовитого гриба? Тут же плоско!… здесь негде спрятаться! Говорят: надо закутаться белой простынёй. Вроде, это защищает от радиации (слово-то какое страшное – радиация!) А бежать куда?! Говорят: в подвал, иными словами – в бомбоубежище. Ну, а дальше-то куда? Не век же мы будем сидеть в подвале, как крысы! Жуть какая-то…
Где-то читала, что после атомного взрыва в живых останутся только крысы и заполонят всю землю… Говорят, что крысам радиация даже на пользу. Они станут огромными, с человеческий рост – и будут жить, припеваючи… А с нами-то что будет?!! Сожрут нас эти крысы – вот что с нами будет! Бабушка рассказывала, как во время войны голодные крысы загрызли ночью маленького ребёнка. Я с детства запомнила этот рассказ и страшно, панически боюсь крыс – больше, чем атомную бомбу.
Нет, уж лучше умереть от бомбы, чем от крыс – так скорее и не так больно…
ХЛОП – И ВСЁ!
Здешние зимы
Зимы в Вольногорске не совсем настоящие. Часто идут дожди…
Но бывают и белые, и морозные дни. Тогда мы: две Ани и я, тут же надеваем коньки. Мы гоняем по улицам, стараясь подражать ледовым бегуньям: согнёмся в три погибели, одна рука – сзади, на пояснице, другой рукой машем, как помелом, – будущие чемпионки, Лидии Скобликовы – ни дать, ни взять!
Хотя, конечно, мы с Аней-маленькой на Скобликову не очень тянем, но зато Аня-большая – как будто сестра ей, даже лицом они похожи. У Ани действительно здорово получается. Её бы на настоящую ледовую дорожку!
Ура, залили у базара каток! Всеобщее ликование! Весь город от семи до восемнадцати лет – вечером на катке. Свет фонарей, музыка из репродуктора… Красота! На катке только одна девочка в белых ботиночках и на фигурных коньках – немыслимая по тем временам роскошь. Остальные – в чёрных мальчуковых ботинках; а коньки – у кого «канадки», у кого – «дутыши», кто-то и вовсе на «снегурках». Все помешаны на фигурном катании, у всех на уме Белоусова и Протопопов, они недавно стали чемпионами мира в парном катании. Очень хочу научиться крутиться волчком, или хотя бы лихо заворачивать – так, чтобы получалось с закрутом, чтобы искры льда летели сверкающим веером из-под наточенных лезвий!… Но – никак.
Так и не получилось у меня тогда. Ни в ту зиму, ни в последующие…
…И вот прошло много лет, и я опять вышла на каток, уже с дочкой. Поехала, спустя почти тридцать лет, да как развернусь с закрутом! Так легко, запросто! Дочка восхищенно: «Ну ты даёшь! Как тебе это удаётся?» – «Сама не знаю!» – честно призналась я. В детстве мечтала этому научиться – и ничего не получалось, и вот – на тебе! как будто само собой… Стало быть, детские мечты сбываются. Рано или поздно, но сбываются!» К тому же, у меня теперь фигурные коньки и белые ботинки. О которых я в детстве даже не мечтала, но сбылось даже это!
* * *
Зимой в Вольногорске случаются очень красивые дни. Когда всё в инее.
Каждое дерево, каждый куст – как белоснежный пушистый букет черёмухи, или сирени… Такое белое застывшее искристое кипение… И – ни ветерка! Это так редко бывает. Ветер как будто замер, онемев от этой немыслимой красоты.
Идёшь утром в школу как будто в волшебном сне… Идёшь тихо-тихо… самой длинной дорогой, чтобы растянуть праздник… чтобы насладиться волшебством. Так бы и впитала это всё в себя! Можно умыться этим чистейшим нежным инеем – и ощутить, как приятно загорается лицо… Можно слизать иней с веточки, как эскимо. Помню, помню вкус этого степного мороженого! (А никакого другого в городе, кстати, и не было тогда. А так иногда хотелось!…)
* * *
А один день запомнился на всю жизнь, потому что такого чуда я больше никогда не видела. Ни до, ни после.
Накануне лил дождь, была февральская весна, обычная для этих южных мест: серо, сыро, ветрено и уныло.
Но зато утром!…
Утром город проснулся в настоящей сказке. За окном – стеклянное царство! Каждая ветка, даже самая крошечная, покрыта толстым слоем льда, как бы одета в ледовый панцирь. Ветви, отяжелённые сверкающим стеклярусом, склонились низко-низко, до самой земли… Деревья стали похожи на стеклянные фонтаны!… Красота невероятная! Прохожие – все как зачарованные, не хочется делать резких движений, не хочется громких слов, боязно спугнуть, нарушить эту красоту…
