Нас встретил очень приветливый молодой человек и так горячо благодарил меня за то, что я приехала, что мне было даже неудобно (а Фёдору, я видела это, было приятно).
– И сколько поэтов будет выступать в вашей передаче? – спросил Фёдор.
– Один. Только ваша дочь.
Фёдору стало ещё приятнее. Я удивилась: кто ж ещё там будет?
– О, много разного народу! Танцоры, певцы, декламаторы… Победители разных фестивалей и конкурсов. Но все – выпускники этого года. Кстати, может, ты всё же сама прочтёшь свои стихи?
– Нет-нет!
– Ну, как знаешь. Хотя когда читает автор, это всегда интереснее.
Но я уже упёрлась в своё «нет» и сдвинуть меня с него было невозможно.
Потом Фёдор уехал по своим делам в главк, а я – на Философскую улицу. Первый раз я приехала сюда одна, и мне это было удивительно. Неужели детство действительно кончилось?…
Соседей не было дома. Я достала в условном месте такую железную штуку, вроде небольшой кочерёжки, всунула её в специальную дырку в двери, зацепила кочерёжкой дырочку на внутреннем засове, как всегда делала бабушка, и вошла в квартиру. И меня сразу обняли знакомые с детства запахи!…
Принесла из колонки воды, налила в железный рукомойник с висячим носиком, умылась над запылённым тазиком. Вскипятила на газу старый синий чайник. Газ – это единственное новшество в этом старом доме.
Открыла комнату… Всё – как всегда! Законсервированное детство. В этом воздухе даже страшно двигаться – как бы не нарушить жизнь плотно слежавшихся молекул… Не сломать бы эту ауру, этот мир, такой вечный и, одновременно, такой хрупкий, почти призрачный…
Попила чаю с тёплыми бубликами, которые купила у Озёрки, здесь всегда ужасно вкусные бублики: свежие, хрустящие, щедро присыпанные маком, – обожаю с детства! Странно, никогда не пила чай на Философской в одиночестве…
Нашла в шкафу старый бабушкин утюг, пригладила своё выпускное платье. Не думала, что мне придётся надевать его ещё раз. А за окном, как всегда, по крыше соседского сарая разгуливали нежно-кофейные горлицы, мои любимые с детства птички…
И – отправилась в парк Шевченко, который находится на острове – посреди Днепра.
Сначала – пешком по Философской, вниз, к Озёрке, потом по сырому Бобровому переулку, вышла на улицу Шмидта к старому цирку, дошла до проспекта и дальше – на красном трамвае – вверх, вверх по залитому солнцем зелёному, ласково шелестящему бульвару…
* * *
Сначала у нас была репетиция. По парку сновали операторы, режиссёры, ещё какие-то теле-деятели, на полянке стоял теле-вагончик с аппаратурой, и внутри его суетились телевизионные люди. Каждому участнику, кроме его выступления, отводилась ещё какая-то маленькая роль: кто-то прогуливался с компанией по берегу Днепра, кто-то сидел на лавочке и непринуждённо общался с соседом (именно это выпало мне), а кто-то романтично смотрел в синюю днепровскую даль… Ну, и так далее. А операторы бегали со своими камерами и искали удачные ракурсы.
А потом все собрались на танцплощадке, и началась репетиция: кто-то пел, кто-то танцевал… Дошла очередь до моего стихотворения. Редактор выбрал стихи про осенние листья, хотя с разгаром лета это не очень вязалось, но другие стихи, сказал редактор, у меня ещё более грустные, так что остановились на этом. Дали листочек девочке – победительнице конкурса чтецов.
И когда она стала читать мои тихие, задумчивые стихи, мне сделалось просто дурно. Она декламировала их с такими высокопарными жестами, с такой кондовой патетикой в голосе, что я своих стихов просто не узнала! Я чуть не заплакала от огорчения.
– Это ужасно… – сказала я. – Лучше я сама буду читать.
– Вот и прекрасно! – сказал помощник режиссёра. – Иди к микрофону, читай.
– Только не сейчас! – взмолилась я. – Я прочту на передаче.
– А отрепетировать? Все репетируют.
– Можно я не буду?
– Ну, уж эти мне поэты! – схватился за голову помреж. – Иди в вагончик, договаривайся сама с режиссёром.
Пошла в вагончик. Там сидели перед экраном два дядечки, один из них – главный режиссёр передачи.
– А сможешь без репетиции? – просил он.
– Смогу! – сказала я с замиранием сердца.
– Ну, ладно. Только не подведи. Главное – подойди поближе к микрофону, чтобы тебя было слышно. А то голос у тебя больно тихий.
– Спасибо!
Я ещё постояла в вагончике, сплошь увитом проводами, как в паучьем царстве, поглядела, как на экране танцевали очередные лауреаты. Из разговора оператора и режиссёра узнала, что передача будет транслироваться на три области: Днепропетровскую, Кировоградскую и… Одесскую!
– А в самой Одессе это тоже будут показывать? – спросила я.
– Конечно! – сказал режиссёр.
Я вышла из вагончика, шальная от счастья. В Одессе! Это увидят в Одессе!
И, может быть, мой отец увидит меня…
После репетиции был перерыв. А потом – съёмка. Передача шла в прямом эфире. У меня, разумеется, тряслись поджилки, минутами я чувствовала дурноту при мысли, что мне придётся открывать рот и САМОЙ читать свои стихи… Но я тут же вспоминала патетическую чтицу, и моя уверенность крепла.
Наконец, очередь дошла до моих стихов. Девушка-конферансье объявила меня и протянула мне микрофон. И когда я взяла в руки микрофон, со мной случилось что-то удивительное. Пропал страх, внутри ничего не тряслось, и это вообще была как будто не я, – а я смотрела на себя немного со стороны, из какого-то другого измерения – на ту, которая держала микрофон и читала стихи:
Я соберу отчаянность и веру,
И соберу букет осенних листьев…
И вдруг приду к тебе и стукну в двери,
И листья в ящик опущу, как письма…
Ты всё поймёшь, поставишь листья в вазу.
Они засохнут в медленном огне…
Я взглянула на помощника режисёра, который стоял на другом краю танцплощадки, как раз напротив меня, у него было такое странное лицо, то ли испуганное, но ли расстроенное, что у меня мелькнула мысль: наверное, не работает микрофон! И я, продолжая читать, сделала несколько шагов ко второму микрофону, стоящему на стойке, и так, держа перед собой два микрофона, дочитала стихотворение до конца. Помреж поднял вверх большой палец! Ребята, стоящие вокруг, аплодировали мне…
(А где-то, в далёкой Одессе, может быть… мой отец… Почему бы, собственно говоря, и нет?…)
Потом оказалось, что оба микрофона прекрасно работали.
– Зачем тебе понадобился второй? – смеясь, спросил помреж.
– У вас такое лицо испуганное было. Я подумала, что меня не слышно.
– Вовсе не испуганное. Просто расчувствовался. Стихи-то у тебя классные! И читала ты здорово. Мне в какой-то момент показалось, что это – про меня…
Таким был мой дебют на телевиденье.
В гостях у Серёжи
Вечером того же дня, вернувшись со съёмок, я отправилась в гости к Серёже. Его мама в последнем письме сделала приписку: «Будете в Днепропетровске, заходите, хотелось бы с вами познакомиться».
Я пошла без звонка, потому что телефона их не знала. Идти, от моего дома на Философской до их большого серого дома на привокзальной площади, было минут пятнадцать. Я была такая храбрая и раскованная после своего выступления!
Звоню… Открывает молодая белокурая женщина, и, не успела я рта открыть, как она воскликнула:
– Я догадалась! Это – вы! Серёжа, к тебе пришли!… Проходите, проходите же! К сожалению, мы с мужем уходим сейчас в театр, очень жаль, что не удастся пообщаться, но ведь вы ещё придёте к нам? С мальчиками остаётся няня, она вас напоит чаем. Лиза, у нас гостья! Может, мы ещё увидимся сегодня? А если нет, то спасибо вам большое за ваши письма, за стихи особенно, всё это так трогательно… Ну, не скучайте тут! Серёжа, ну что же ты стоишь? Принимай гостью. Всего хорошего! До свидания!
