«Дым»
«Дым» – блюз, музыка без слов… Чёрная пластинка на чёрном диске радиолы. Осень, за окном сумерки, голые деревья, дым, дым, дым, жгут листья…
Я люблю, когда дома никого нет. Тогда я ставлю эту пластинку и медленно кружусь под дымный блюз, прикрыв глаза… И почти верю, почти точно знаю, что будет ещё что-то хорошее в моей жизни…
Сказка по физике
У нас – новый учитель физики. Алексей Петрович Живаго. Я в то время ещё не читала знаменитого романа Пастернака «Доктор Живаго», но всё равно – фамилия учителя завораживает своей необычностью. С первого взгляда кажется, что и человек он необычный. Он, как и наш историк Алексей Павлович, – фронтовик, на светло-кофейном пиджаке – ордена и медали. А на ногах – домашние тапочки (говорят – у него больные ноги). Стрижка – как у мальчика-первоклассника: чубчик. Хотя Живаго уже не молод. Не знаю, сколько лет ему тогда было, может, пятьдесят, но мне он казался дедушкой.
На первом же уроке Живаго, чтобы проверить наши знания, предложил написать дома самостоятельную работу: о том, какие физические законы мы видим вокруг себя.
Мне задание понравилось, и я размахнулась на целую сказку! В моей сказке всё, как и положено в сказке, ожило, и каждый предмет, будь то егозливый стул, неподвижный задумчивый шкаф, упавшая со стола попрыгунья-книга, укатившийся в угол обиженный мяч, певучая струя воды в ванной, перегоревшая от огорчения лампочка, или зажжённая улыбчивая спичка, – каждый рассказывал свою историю, объясняя при этом свои свойства: кто-то рассказывал о силе тяжести, о силе притяжения, кто-то об инерции, ну и так далее. К тому же персонажи вступали во взаимоотношения, в сказке был какой-то весёлый сюжет, хотя я и не помню уже толком, какой.
С замиранием сердца сдала я свою тетрадку, желая удивить и поразить нового учителя своими литературными способностями.
На следующем уроке Живаго раздаёт нам наши работы. Открываю тетрадку… И что же? Три с двумя минусами!! При этом – ни одной ошибки. Все законы окружающего мира описаны правильно.
– Алексей Петрович, что же у меня не так? За что тройка?
– В следующий раз чтобы без этих выкрутас было! Я не давал вам задания писать сказки! – сказал он раздражённо.
Я и так недолюбливала физику со всеми её скучными-прескучными силами тяжести и законами инерции. Но с того дня невзлюбила её окончательно.
Воспитательный момент
– Человек должен трудиться! – произносит за завтраком свою ежевоскресную проповедь папа Федя. – Человек, как только встал на ноги, так должен начинать трудиться. Елленнна, это я тебе говорю!
– Я тружусь, папа.
– Не вижу я, чтобы ты трудилась!
– Ты дома редко бываешь, поэтому не видишь.
– А разве тебе не известно, почему я редко дома бываю?! – начинает быстро-быстро, с пол-оборота, раздражаться Фёдор.
Я боюсь его, когда он раздражается. У него на скулах начинают гулять желваки, и мне от этого очень страшно. В такие минуты я вижу, как сильно он не любит меня. Не любит, а только терпит. И то еле-еле, из последних сил… Мне его даже жалко временами. Но что я могу поделать? Как я могу исчезнуть из его жизни?
– Потому что я работаю, чтобы накормить тебя! И мать твоя работает, еле ноги домой притаскивает, каждый день с головной болью. И бабка твоя работает – еду тебе готовит!
– Но ведь не только мне…
– Вот-вот, пререкаться она умеет! – подзуживает бабушка. Ей чрезвычайно нравится, когда Фёдор пропесочивает меня. Им нравится идти на меня единым фронтом.
– Целый день у плиты стою, как каторжная! – причитает бабушка. – И где, скажите, благодарность?
– А ты нос от тарелки воротишь! – продолжает Фёдор. – А всё от того, что ты не знаешь, что такое голод. Ты не испытывала голода. Ты живёшь в счастливое время. Но главное несчастье – ты не знаешь, что такое труд! Человек, который трудится, будет есть всё, что ему подадут. Я тебе так скажу: тебя соломой кормить надо! Ты что целый час в тарелке ковыряешься?
– Просто горячее… И вовсе не час.
– Вот, опять пререкается! – говорит бабушка удовлетворённо. – И молока, Федя, не пьёт ни капли! Хоть убей, не пьёт!
– Ты почему молоко не пьёшь?!
Желваки на его лице начинают бегать ещё быстрее. Какой ужасный день – воскресение! Целую неделю я жду его, а потом не дождусь, когда он закончится…
– У меня живот от молока болит. И врач запретил мне его пить.
– Ерунду говоришь! И врач твой порет чушь! От молока не может живот болеть. У меня же не болит! И ни у кого не болит. Молоко – божественный напиток, самый целебный. Если бы не молоко, мы бы в войну не выжили, только им и спасались. А в Индии, между прочим, молоко выписывают тяжело больным, как лекарство. А ты ерунду порешь: живот болит! Только чтобы бабке нервы трепать.
– Вот-вот, Федя, целыми днями этим и занимается! Варит из бабушки воду. Варивода!
Интересно, есть ли в природе такое слово – «варивода»? Или это бабушка придумала неологизм, как поэт Маяковский?
– Так ты утверждаешь, Елленна, что ты трудишься. И как же ты трудишься, расскажи нам, пожалуйста, – говорит Фёдор с непередаваемой язвительностью.
Я молчу и боюсь заплакать.
– Ой, Федя, это такая лэдаща, как не знаю кто! Пока её допросишься что-нибудь сделать, мёртвый в гробу перевернётся! – подзуживает бабушка. – Такая лэдаща, ну такая лэдаща, не знаю только в кого.
«Лэдаща» на местном наречии – значит «ленивая». Какое-то жуткое слово, к тому же бабушка его произносит смачно, с оттяжкой: «Лыдащщща!» – как будто хлыстом ударяет по лицу… Лицу становится жарко, оно горит, в груди – пустота и холод, а сердце колотится почему-то в голове – бухает гулко и тяжело, как набатный колокол…
– Нет, не хочешь ты, Елленна, трудиться, не хочешь, о чём я и говорю, – с удовлетворением констатирует Фёдор. – А я, между прочим, в твои годы коров пас!
Про коров я слышу уже много лет.
– Я бы тоже пасла, если бы они у нас были. Я люблю животных.
– При чём тут животные?!! Что ты мне зубы заговариваешь?!! Я тебе совершенно, понимаешь ли, о другом говорю. Всё, с сегодняшнего дня я проверяю у тебя уроки! – неожиданно говорит Фёдор. И для пущей вязкости добавляет: – А с завтрашнего дня ты каждое утро будешь у меня обливаться холодной водой. До пояса. Всё! Пора становиться человеком. Не хочешь добровольно – будешь из-под палки!
Мне хочется спросить его: Фёдор, что я тебе плохого сделала?…
* * *
Вечер. Как обычно, мою в прихожей обувь. Пять пар залепленных чернозёмом башмаков и три пары калош: мои, бабушкины и Маришкины.
– Ну, кончила? Сколько можно возиться? – ворчит Фёдор. Он подходит и проверяет качество вымытой обуви. – А почему подошвы так плохо моешь?
– Но ведь они всё равно испачкаются…
– Что значит всё равно испачкаются!! Я тебе, понимаешь ли, сколько раз говорил, что если делаешь что-то, то должна делать это на сто процентов!
– Вот-вот, Федя, – подзуживает бабушка. – И я ей тоже самое говорю. Но ведь ей что говори – что плюнь! Это как мёртвому припарка.
– «Тружусь», понимаешь ли… – язвит Фёдор. – Вижу я, как ты трудишься.
– Убоище! – говорит бабушка. Это ещё одно её любимое словечко в мой адрес, и тоже с обжигающей оттяжкой: – Убоищще и есть!
Что-то они с мамой сегодня забыли поссорится. Какое-то странное затишье. Мама за весь день вообще ни одного слова не сказала. Есть у неё такая неприятная привычка – молчать целый день. Лежит на диване и читает Чехова. Как будто вокруг неё вообще никого и ничего не существует.
Только Маришкин голосок звенит непрестанно, как колокольчик… Не знаю, как бы мы жили, если бы не было Маришки. Даже представить страшно.
– Так что давай, наливай в миску чистую воду – и чтобы всё было вымыто, как положено! – говорит Фёдор голосом закоренелого начальника. – А потом покажешь мне свои тетрадки. Подозреваю, что и там такое же качество.
