И вот вваливается толпа хороших людей, с аппетитом едят, хвалят бабушку, какая она замечательная кулинарка, танцуют, поют хором хорошие песни Александры Пахмутовой и из репертуара Марка Бернеса, мама больше всего любит две: «Просто я работаю волшебником» и «Я люблю тебя, жизнь». Шутят, хохочут, и оказывается, что мама с Фёдором – самые остроумные и весёлые на свете люди! Это меня каждый раз поражает до глубины души. Мы с Маришей, конечно, не сидим за тем столом и не участвуем во взрослом застолье, мы чем-нибудь занимаемся в своей комнате, но через стенку постоянно слышен звонкий голос мамы и весёлый баритон Фёдора. После каждой её фразы и после каждой его фразы – взрывы хохота… Не родители – а просто кладезь остроумия!

Друзья говорят, что без Лилички и Фёдора праздник – не праздник. Что они двое – украшение любого общества. Что такой блестящей пары, как Лиличка и Фёдор – поискать и не найти. Все мужчины слегка влюблены в маму. А все женщины – слегка в Фёдора. Видно невооружённым глазом. Даже мне. Это у них такая взрослая игра.

А как мама танцует!… Она всегда нарасхват – все хотят с ней танцевать. И вроде чувствует себя нормально, валидол на вечеринках не сосёт. Да и Фёдор кавалер хоть куда!

Куда только они прячут своё остроумие и своё веселье, когда уходят гости?…

После ухода гостей у Фёдора начинается приступ страха смерти. Дело в том, что он совершенно не умеет пить, я имею в виду спиртное, а так как без спиртного праздники у взрослых почему-то не приняты, то пить, хочешь не хочешь, можешь не можешь, а приходится. А потом Фёдору всегда бывает плохо, и всю ночь в квартире слышны стоны и крики: «Ой, Лиля, умираю!…

Ой, плохо мне, плохо, умираю!… Помогите кто-нибудь! Лиля! зачем ты опять танцевала с Володькой, я же тебе запретил! Умираю, не могу! чтоб я ещё раз взял в рот эту гадость!… Лиля, сделай же что-нибудь!… Умираю… всё, до утра не доживу… и зачем я только пил эту отраву…»

Мама бегает с компрессами, тазиками, примочками и ругает Фёдора, так что ночь после весёлого застолья у нас ещё веселее, чем само застолье. Я слышу через дверь его истошные крики и стоны, уснуть совершенно невозможно, бабушка в своём углу ворочается, ворчит и тоже не спит, а когда это было первый раз (а когда это было первый раз?), я и в самом деле тогда подумала, что Фёдор умирает, хотя и сейчас иногда так кажется…

И вот я слушаю эту ночную беспокойную кутерьму и думаю о том, что если у меня когда-нибудь будут дети… когда у меня будут дети… в моём доме никогда не будет всех этих отвратительных вин и водок, всей этой пивной гадости, после которой нужно принимать рвотные, или, наоборот, противорвотные средства. Нет, не умеют взрослые веселиться! Всё их веселье, по выражению бабушки, «вылазит им боком».

Но если у меня будут дети… думаю я, засыпая на хмуром рассвете, когда в комнате родителей наконец-то водворяется усталая тишина… если у меня будут дети… мальчик и девочка… а может быть, даже два мальчика и две девочки… у нас будут совсем, совсем другие праздники и другое веселье… мы будем придумывать какие-нибудь игры, спектакли, карнавалы… вот как в семье у Ани-большой, мне нравится, когда родители и дети что-то вместе придумывают, мастерят, и вместе радуются… Когда у меня будут дети, мы будем пить золотистый, искристый лимонад… и играть на разных музыкальных инструментах, кто на дудочке, кто на гитаре, кто на аккордеоне… и всем будет очень, очень весело – по-настоящему! Если у меня будут дети…

Странные, непостижимые взрослые, думаю я, идя утром, не выспавшаяся, в школу. Странные взрослые… Такое впечатление, что их вообще ничего в этой жизни не радует. Ну вот, они все талдычат, что главное в жизни – это труд. Ну вот, вроде они любят свою работу: и мама – талантливый инженер-конструктор, и Фёдор – фанатик стройплощадки, и бабушка, которая обожает домашнее хозяйство и всякое рукоделие, но когда мама лежит на диване с шерстяным платком на голове (это называется красивым, но страшным словом «мигрень»), или когда Фёдор кричит: «Я работаю, как каторжный!», или когда бабушка ворчит: «Вы сделали из меня прислугу!», – мне кажется, что взрослые просто ненавидят то, чем им приходится в их, взрослой, жизни заниматься. Бедные, бедные взрослые!… Только и радости – съездить раз в году на курорт. А во все остальные дни – скука и ворчание…

А когда к маме приходят подруги (не по поводу праздника, а просто так, поболтать), они говорят только о своих болезнях! Всегда о болезнях! О болезнях, о болезнях и опять о болезнях. Каждый день о болезнях. Весной, летом, осенью и зимой – о болезнях! Как будто нет в жизни ничего хорошего: ни солнышка, ни дождика, ни интересных книг, ни родных детей, а только, исключительно одни болезни! Как будто мир состоит из одних болезней! Ненавижу. Ненавижу эти разговоры. Ненавижу болезни. Лучше вообще не рождаться, чем всю жизнь потом говорить о болезнях! Лучше вообще не взрослеть, чтобы, став взрослой тётей, говорить потом до конца жизни о своих болезнях!…

И когда я слышу стук в дверь, и голос какой-нибудь маминой подруги: «Лиличка, можно к тебе на пять минут?», и – следующий вопрос: «Ну, как ты себя чувствуешь, милая?» – меня начинает трясти. У меня внутри всё дрожит от раздражения и ненависти к этим разговорам. Они ещё возьмут да в нашу комнату придут, где я сижу за своим столом у окна, делаю уроки (или делаю вид, что их делаю), а они придут, сядут рядышком на старом диване и – пошло-поехало: «Такой сегодня тяжёлый день, голова с самого утра разламывается…» – «А у меня ты, знаешь, сердце уже несколько дней так и ноет, надо, видно, идти обследоваться…» – «Уж ты с этим не тяни, как бы не запустить какую-нибудь серьёзную болезнь…»

Не-на-ви-жу! Бежать, бежать куда подальше! В Барнаул, на Сахалин! Или ещё дальше – в океан!… Я видела тут фильм по телеку про девушек, которые работают на рыболовецком траулере – разделывают пойманную рыбу. Плавают по многу месяцев, не сходя на землю, и потрошат рыбьи кишки. Весёлые все такие, смеются, на болезни не жалуются. А траулер огромный, как город на воде, там и кино есть, и библиотека, это меня очень порадовало, без книжек я пропаду. Вот бы и мне так – уплыть на долгие месяцы от всей этой дурацкой жизни… Далеко-далеко… Правда, меня укачивает. Но можно натренироваться. Привыкнуть как-нибудь. Человек ведь ко всему привыкает… А ещё я терпеть не могу запаха рыбы, особенно сырой, меня от него мутит, да к тому же рыбку всегда жалко, она так удивлённо смотрит своими немигающими глазками… прямо в душу. А эти весёлые девушки в огромных, мокрых клеёнчатых фартуках и таких же рукавицах, с большущими ножами в руках целыми днями потрошат этим бедным рыбкам кишки и отчекрыживают им головы с удивлёнными глазками… а многие рыбки, ещё живые, бьются в их клеёнчатых цепких руках… Смогу ли?… Можно ли натренироваться на такое? Что лучше – отсекать, как палач, головы несчастным, ни в чём не повинным рыбам, или слушать разговоры о болезнях, давясь жирными ненавистными сырниками?… Что лучше?

Нет, вопрос поставлен неверно. Не что лучше, а что хуже?

Неужели так дальше и придётся в жизни: выбирать, что хуже?…

Не хочу, не хочу становиться взрослой! Не хочу жить взрослой, тоскливой жизнью! Не хочу!!!

А что я тогда хочу? Продолжать влачить это странное существование?

Как спастись от бессмыслицы жизни?…

Дорожка между домом и школой. Коротенькая кривая между двумя большими бессмыслицами. Я думаю: вот я обижаюсь на взрослых, что они такие недовольные жизнью, всё время ворчат и стонут, и отравляют своим ворчанием и своими стонами мне существование, но ведь, если честно признаться, и меня мало что в этом мире радует…