— Целую ручки, милостивая государыня! — закричал он еще с порога, расшаркиваясь. — Родители ваши обнимают вас, а весь Иксинов шлет поклоны. Достопочтенная пани докторша хотела прислать корзинку спаржи…
— Пан Ментлевич, — представила Мадзя гостя.
— Сольский, — сказал пан Стефан, протягивая руку.
Пан Стефан понял причину смущения Мадзи, тем более, что гость, услыхав его фамилию, сразу оцепенел и потерял дар речи.
— Как поживаете? — спросила Мадзя, пожимая Ментлевичу руку. — Что нового в Иксинове?
Ментлевич сел на указанный ему стул и перевел дух. Затем, собравшись с силами, выпалил:
— Да что там нового! Достопочтенный пан доктор с супругой здоровы, ксендз и майор тоже. Пан Здислав прислал вашим уважаемым родителям две тысячи рублей.
— Неужто правда? — обрадовалась Мадзя.
— Клянусь честью! — заверил Ментлевич. — У пана Здислава прекрасная должность, недалеко от Москвы; десять тысяч жалованья в год. Он было прихворнул, но все уже прошло.
— Да, знаю, он писал мне. А как ваши дела?
— О, превосходно. Я женюсь на панне Евфемии.
— Евфемии? — переспросила Мадзя.
— Да. Мы и приехали сюда втроем: достопочтенная пани заседательша, моя невеста и я.
— Неужели?
— Приехали проветриться. Дамы собирались нынче сделать вам визит, милостивая государыня, но нам всем придется быть на обеде у Корковичей.
— У Корковичей?
— Совершенно верно, — подтвердил Ментлевич, — ведь я устроил пану Корковичу продажу его пива по всей нашей железной дороге, кроме того…
— Ах, вот как! Что же еще нового в Иксинове?
— Да все по-старому, милостивая государыня. Панна Цецилия должна в июле переехать в Язловец.
— Окажите любезность, напомните ей про обещание остановиться у нас, — вмешалась Ада.
— С величайшим удовольствием, — кланяясь, ответил Ментлевич. — Что бишь я еще хотел сказать? Да! Умер старик Цинадровский.
— Умер? — переспросила Мадзя таким необычным голосом, что Сольский опять насторожился.
— Умер, кажется, и этот актер Сатаниелло, — продолжал Ментлевич. — Что ж до пана Круковского, — прибавил он, с лукавой усмешкой взглянув на Мадзю, — то он с сестрой проживает в Вене и от скуки, говорят, пишет в здешние газеты.
— Вы говорите о пане Людвике Круковском? — внезапно спросил Сольский.
— О нем самом, — подтвердил Ментлевич, вскакивая со стула. — Я имел честь быть знакомым с уважаемым паном Людвиком и весьма польщен…
— А как родители, ждут меня на каникулы? — перебила его Мадзя со все возрастающим беспокойством.
— Совсем не ждут! — ответил пан Ментлевич с еще более умильной улыбкой и состроил такую мину, что Мадзя просто опешила, тем более, что она все время чувствовала на себе пристальный взгляд Сольского.
Больше она не задавала вопросов Ментлевичу, и тот, ободренный любезным приемом, начал разглагольствовать о том, как он счастлив. Всего несколько месяцев назад, он, оказывается, отчаянно влюбился в панну Евфемию и узнал, что она тоже давно его любит. В заключение гость намекнул, что дельце, которое он обделал с Корковичем, принесет ему несколько сот рублей в год, что пани Коркович — почти такая же светская дама, как его будущая теща, пани заседательша, и, наконец, попрощался — сперва с Сольским, затем с Мадзей и Адой, заверив их, что его дамы не преминут завтра же засвидетельствовать им свое почтение.
Когда гость удалился, отвешивая глубокие поклоны, Сольский вдруг спросил у Мадзи:
— Вы были знакомы с Людвиком Круковским? Он наш дальний родственник. Я не видел его уже несколько лет, но… слышал, что у него была любовная драма где-то в провинции, может быть, даже в Иксинове?
Мадзя смотрела на него, как загипнотизированная. В уме у нее все смешалось: панна Евфемия, смерть Цинадровского, предложение, которое делал ей пан Людвик, сегодняшний визит Ментлевича и то раздражительное состояние, в котором она сейчас находилась.
— Вы были знакомы с Круковским? — не унимался Сольский.
— Я была хорошо знакома с ним, — ответила Мадзя.
— Какая же это история приключилась с ним… наверно, в Иксинове? — допытывался Сольский, не сводя с Мадзи глаз.
— Так… какое-то недоразумение, — тихо ответила Мадзя, чувствуя, что ей стыдно за панну Евфемию.
— И как он вам понравился?
— Мне кажется, он хороший, благородный человек. Знаешь, Адочка, — обратилась она к панне Сольской, — это сестра пана Людвика в день моего отъезда подарила мне браслет с сапфиром. Но куда мне его надевать!
Сольский сразу остыл. Если у его родственника и была любовная драма в Иксинове, то, конечно, не с Мадзей. Иначе сестра пана Круковского, известная ему как женщина строгих правил, не стала бы делать Мадзе подарки.
Пан Стефан снова повеселел и принялся подшучивать над Мадзей: она, мол, теперь обречена провести с ними все лето, так как родные отреклись от нее и на каникулах не желают ее видеть. Прощаясь с дамами, он прибавил, что поедет в Иксинов и заварит там такую кашу, что родители Мадзи отрекутся от нее навсегда. Сестра при этом бросила на него укоризненный взгляд.
— О, это вам не удастся, — возразила Мадзя, тоже немного повеселев.
— Посмотрим! — сказал Сольский, целуя ей руку.
— Милый Стефек, — поспешно вмешалась Ада, — ступай наконец к себе… и займись своими делами, — прибавила она многозначительно.
Вернувшись к себе, Сольский схватился руками за голову.
«Да я с ума схожу! — думал он. — Кого-кого, а уж ее-то я не должен был подозревать. Нет, надо с этим покончить! Придется нашей родне принять меня с ней либо совсем отказаться от меня».
Такие же мысли появились и у панны Сольской. Когда брат вышел, она сказала:
— То ли у меня ум за разум зашел, то ли в нашем доме все сумасшедшие…
И, обняв Мадзю, она осыпала ее поцелуями.
— Мадзенька, — шептала она с необычной нежностью, — я вижу, тебя что-то мучает. Так вот, я, человек более опытный, говорю тебе, никогда не надо падать духом. Порой кажется, что положение совсем безвыходное, а пройдет день-другой, и все прояснится и уладится наилучшим образом.
Мадзя посмотрела на нее с удивлением. Но панна Сольская не стала пояснять свои загадочные слова и, избегая взглядов подруги, торопливо вышла из комнаты.
«Что им нужно? Чего они меня мучают?» — подумала Мадзя. Ею снова овладела тревога и непреодолимое желание бежать из дома Сольских.
К обеду пан Стефан и тетушка Габриэля не вышли, за столом сидели только Мадзя и Ада. Обе девушки время от времени обменивались односложными замечаниями и почти не притрагивались к еде.
После кофе Ада снова с лихорадочной нежностью обняла Мадзю и пошла наверх к тетушке Габриэле. Она провела наедине со старушкой около часа, и до чуткого слуха Эдиты то и дело доносились возбужденные голоса. Затем тетка и племянница расплакались. Затем пани Габриэля приказала опустить шторы и, улегшись в шезлонге, сердито сказала Эдите, что хочет побыть одна, а панна Ада с покрасневшими глазами, но улыбающаяся уехала в город.
В этот день в доме Сольских все притихло, как перед грозой. Прислуга шепталась по углам. Встревоженная Мадзя, чтобы успокоиться, стала просматривать старые ученические тетради и исправлять уже исправленные упражнения.
Около семи часов в передней нетерпеливо зазвенел электрический звонок, послышался шум, восклицания и… в комнату вбежала панна Евфемия в шелковом платье с длинным шлейфом. Она вся была увешана браслетами и цепочками, добрая половина которых явно была из поддельного золота.
Мадзе показалось, что панна Евфемия похорошела, стала чуть полнее и даже выше ростом; только у глаз обозначились морщинки, правда, почти неприметные.
— Как поживаешь, дорогая Мадзя? — воскликнула дочка заседателя голосом, который напомнил ее мамашу.
Горячо расцеловав Мадзю, панна Евфемия бросилась на диванчик.
— А где же пан Сольский? — спросила она, озираясь и поглядывая на дверь в соседнюю комнату. — Наверно, он ужасно некрасив, но это не беда… Вообрази, я оставила маму у пани Коркович, — они обе так полюбили друг друга! — а сама прилетела к тебе на крыльях нетерпения. Знаешь, я выхожу за Ментлевича. Партия не блестящая, но он добрый малый и любит меня безумно, жить без меня не может. Ах, эти мужчины! От любви они буквально теряют голову! Представь, у Корковичей тоже любовная драма. Этот молодой Коркович, как бишь его?
