Однажды, сразу же после занятий с Зосей, нежданно-негаданно явился с визитом пан Ментлевич. Он долго расшаркивался и раскланивался, потом рассказал, что его свадьба с панной Евфемией состоится в середине августа, что родные и майор шлют Мадзе поклон, что в Иксинове на рыночной площади чинят мостовую. При этом он не смотрел на Мадзю, и выражение лица у него было такое странное, что она встревожилась.
— У вас есть какое-то неприятное известие? — перебила она гостя, схватив его за руку.
— Известие? Известие? — повторил он. — Да нет. Я только хотел спросить вас кое о чем, завтра я уезжаю домой, а здесь болтают…
— О чем здесь болтают? — бледнея, спросила Мадзя.
«Может быть, о прогулке в Ботанический сад?» — мысленно прибавила она.
— Гм, видите ли… Э, да что тут церемониться, когда все это наверняка чистейший вздор, — с озабоченным видом пробормотал Ментлевич. — Вы послушайте только, что говорят. Будто бы вы, панна Магдалена, ходите к каким-то акушеркам и в приют для подкидышей…
— Это правда, я там была.
— Вы?
— Я была у пани Туркавец, навещала Стеллу, которая там и умерла, а в приют ходила повидать ее ребенка, который умирает.
— У Стеллы? Стало быть, бедняжка умерла! — воскликнул Ментлевич. — И вы ее навещали?
Он встал с дивана и, усердно расшаркиваясь, поцеловал Мадзе обе руки.
— Да вы просто святая! — шепнул он.
— Что в этом особенного?
— А люди, — продолжал Ментлевич, — нет, люди-то каковы! Сущие скоты! Вы уж меня извините, но иначе их не назовешь.
Он вытер слезы, еще раз поцеловал Мадзе руку и, поклонившись, вышел из комнаты.
«Неисправимый провинциал, — подумала Мадзя, пожимая плечами. — Нашел чему удивляться — сплетням!»
В воротах Ментлевич столкнулся с паном Казимежем, направлявшимся к Мадзе. Лицо пана Казимежа выражало злобное торжество; поднимаясь по лестнице, он повторял про себя:
«Так вот ты какая, недотрога! Сердишься, как королева, а сама посылаешь анонимные письма, чтобы заставить своего поклонника жениться на тебе! А я-то чуть не попался!»
Он постучал к Мадзе и, лишь переступив порог комнаты, с наглым видом снял шляпу.
При появлении пана Казимежа Мадзя нахмурилась. Этот молодой щеголь показался ей теперь самым заурядным человеком; она не только перестала верить в его гениальность, но даже в его красивой внешности видела что-то пошлое.
«Разве можно сравнить его с Сольским?» — подумала она.
Презрение так явственно отразилось на лице Мадзи, что весь задор пана Казимежа улетучился. Он робко поздоровался и так же робко сел на стул у печки, Мадзя даже не предложила ему сесть.
— Что привело вас ко мне? — холодно спросила Мадзя.
К этому времени пан Казимеж уже овладел собой и, обозлившись, дерзко посмотрел Мадзе в глаза.
— Я хотел узнать, — начал он, — что это за слухи ходят о вас?
— Обо мне? — спросила Мадзя, сверкнув глазами. — Уж не по поводу ли нашей с вами прогулки?
— О нет, сударыня. Об этом от меня никто не узнает. Люди говорят совсем о другом: что вы посещали приют да еще были у какой-то… Ах, панна Магдалена! Ну как можно быть такой неосмотрительной! — прибавил пан Казимеж помягче.
— О том, что я посещала приют и была у этой женщины, — вспыхнула Мадзя, — уже знают мои родители и мой брат, и они, конечно, меня не осудят.
Пан Казимеж промолчал, вытирая пот со лба.
— Это все, что вы хотели мне сказать? — спустя минуту спросила девушка.
— Нет, не все, — резко возразил пан Казимеж. — Я хотел еще спросить, не знаком ли вам этот почерк… Хотя мне кажется, он умышленно изменен.
Он сунул руку в карман и, пристально глядя на Мадзю, протянул ей исписанный листок, у которого нижний край был оторван.
Мадзя спокойно взяла листок и начала читать:
«Если порядочный человек увлекает невинную, неопытную девушку на уединенные прогулки, он должен помнить, к чему это обязывает. Ему, конечно, уже не раз доводилось совершать подобные прогулки с неопытными девушками, но для этой особы следовало бы сделать исключение как ради ее красоты и благородства, так и потому, что доброе имя — это все ее достояние…»
Мадзя читала с удивлением. Вдруг она хлопнула себя по лбу и прошептала:
— Ада! Так вот до чего доводит ревность!
Пан Казимеж вскочил со стула.
— Что вы говорите? — воскликнул он. — Это почерк панны Ады?
Он вырвал у Мадзи письмо и, присмотревшись, сказал:
— Да, почерк изменен, но это ее почерк. Да, да! Ах я слепец!
— Теперь вы, кажется, уже прозрели, — насмешливо заметила Мадзя.
Пан Казимеж смотрел то на письмо, то на девушку. Он никогда еще не видел ее такой и даже не предполагал, что эта кроткая, наивная девочка может говорить таким тоном и так иронически усмехаться.
«Что с ней сталось? Ведь это совсем другая женщина!» — подумал он.
Спрятав письмо, пан Казимеж опустил голову и умоляюще сложил руки.
— Панна Магдалена, — с волнением в голосе сказал он, — я вас не понимал. Вы были для меня самой нежной, самой благородной сестрой! Более того, вы были голосом моей несчастной матери. Сможете ли вы когда-нибудь простить меня?
Он ждал, что Мадзя протянет ему руку. Но девушка, не подавая руки, ответила:
— Я скоро уезжаю к брату. Очень далеко. Мы больше никогда уже не увидимся, и я могу сказать вам, что… ваш поступок меня нисколько не задевает.
Минуту постояв, пан Казимеж поклонился и вышел.
«Теперь он пойдет к Аде, — подумала Мадзя, — объяснит ей, что был для меня самым благородным братом, и… они поженятся… Ах, Ада! И из-за этого она ревновала?»
Мадзя смотрела на дверь и тихо смеялась. Не над паном Казимежем, нет, она смеялась тому, что чувствовала себя совсем другим человеком. Прежней веселой Мадзи, которая видела все в розовом свете, уже не было.
Глава пятнадцатая
Пан Казимеж становится героем
Пану Казимежу, этому баловню счастья, вот уже несколько месяцев не везло. Ада Сольская была на него в обиде, Стефан Сольский относился к нему с нескрываемым презрением, в салонах его принимали холодно, великосветские приятели сторонились его, а люди влиятельные уже не предлагали ему блестящих должностей. Под конец ему перестали давать в долг, и даже ростовщики стали отказывать в мало-мальски солидных займах.
Причину всех своих невзгод пан Казимеж видел в возмутительном поведении сестры Элены, которая, вместо того, чтобы отдать свою руку Сольскому, сперва кокетничала со всеми мужчинами, а потом вдруг взяла и вышла замуж за Бронислава Корковича, за пивовара!
«Это Элена виновата», — думал пан Казимеж всякий раз, когда на него обрушивалась новая неприятность. И враждой к сестре он, как зонтиком, пытался прикрыться от сыпавшегося на него града неудач.
Но вскоре град сменился ураганом.
На третий день после прогулки с Мадзей в Ботаническом саду пану Казимежу принесли письмо, подписанное Петром Корковичем, который приглашал его к себе по важному делу.
«Чего ему от меня надо, этому пивовару?» — недоумевал пан Казимеж. В первую минуту он хотел вызвать на дуэль Бронислава Корковича за недостаточно учтивое письмо его отца. Потом подумал, не ответить ли Корковичу-старшему, что тот, у кого есть дело к пану Норскому, должен сам к нему явиться. Но под конец, предчувствуя недоброе, решил все же пойти к старику и преподать ему урок вежливости.
На следующий день часа в два пополудни пан Казимеж отправился к пивовару, который принял его у себя в кабинете без сюртука и жилета, так как день был жаркий. За такую бесцеремонность пан Казимеж возымел было желание учинить Корковичу скандал, но, взглянув на могучие руки хозяина, поостыл и только сказал про себя: «Ну и медведь! Любопытно, что ему надо?»
Старый пивовар не долго томил гостя неизвестностью. Рассевшись в кресле, он указал пану Казимежу на шезлонг и спросил:
— Вы, конечно, знаете, что со вторника ваша сестра стала моей невесткой? Венчание состоялось в Ченстохове, а теперь молодые поехали на месяц за границу.
