Пан Казимеж холодно кивнул головой.

— Таким образом, — продолжал Коркович, теребя бороду, — со вторника вы — член нашей семьи.

— Весьма польщен, — ледяным тоном произнес пан Казимеж.

— Зато я — не весьма, — подхватил старый пивовар, — однако надеюсь…

— Вы пригласили меня, чтобы говорить дерзости? — перебил его пан Казимеж.

— Нет. Я пригласил вас, чтобы посоветоваться с вами и уладить одно некрасивое дело. Вы взяли у некоего Мельницкого, парализованного старика, четыре тысячи рублей. А этому шляхтичу жить не на что. Надо что-то придумать.

— Вам-то какое до этого дело? — вспылил пан Казимеж.

— Позвольте, — побагровел Коркович, — я, конечно, не очень разбираюсь в ваших аристократических понятиях чести. Но мне, простому пивовару, ясно, что нельзя грабить калек, оставлять их без куска хлеба. А вы, сударь, ограбили Мельницкого, забрали из банка четыре тысячи рублей, в которых он сам крайне нуждался.

— Деньги эти Мельницкий был должен моей матери. Он взял их взаймы.

— Э, пустое! — махнул рукой Коркович. — Вы сами себя обманываете. Ваша матушка, царство ей небесное, никак не могла давать взаймы, потому что, кроме долгов, у нее ничего не было.

— Это ложь!

— Я не лгу! — крикнул Коркович, ударив кулаком по столу. — Спросите у Згерского, спросите у владельца дома, где она жила. Спросите, наконец, у Фишмана, который незадолго до ее смерти отказался ссудить ей несколько сот рублей.

— Фишман? — побледнев, прошептал пан Казимеж.

— Да, да, Фишман! Он не раз ссужал покойницу деньгами по векселям, подписанным вами… и ею…

При этих словах пивовар препакостно прищурил левый глаз, а пан Казимеж опустил голову.

— Знаю я вас, юнцов! — продолжал Коркович. — У самого сынок, который с вами по кабачкам шатался. Теперь уж его, подлеца, будет держать в ежовых рукавицах молодая жена, как пить дать, будет. Почувствует, голубчик, что женин башмак пожестче отцовского кулака. Сукин сын! Но не в этом дело. Надо вернуть Мельницкому четыре тысячи, иначе старик подохнет с голоду.

— Вас кто-то ввел в заблуждение, — гораздо мягче сказал пан Казимеж. — У матери были деньги. Ведь после нее не осталось долгов, были даже наличные…

— Покойница ничего не оставила, кроме долгов! — перебил его Коркович. — Деньги, которые вы получили после ее смерти, дали Арнольд и Сольские. Не верите, спросите у поверенного Сольских — Мыделко, ну, того кривоногого дурака, что женится на сумасшедшей Говард.

— На панне Говард? — невольно вырвалось у пана Казимежа, однако он тут же умолк.

— В конце концов, — продолжал Коркович, — мне нет дела до доходов вашей матушки. Сейчас важно другое — надо вернуть Мельницкому четыре тысячи. Так что ступайте к моему адвокату, уладьте с Мельницким все формальности, а четыре тысячи рублей и проценты, начиная с апреля, уплачу я.

Пан Казимеж замер.

— А кроме того, вот вам мой совет, — продолжал Коркович, — банкира побоку, и идите-ка лучше служить ко мне на завод. Потом я пошлю вас за границу, а научитесь варить пиво, да такое, чтобы другим за вас не расхлебывать, подыщу вам приличный заводик и будете сам себе хозяин. Ну как? — заключил старик, хлопнув пана Казимежа по плечу.

— К пивоваренному делу меня не тянет, — ответил Норский, — а эти четыре тысячи Мельницкий все-таки был должен моей матери, он сам говорил мне об этом.

Коркович грузно поднялся с кресла.

— Если уж вам это так приятно, — сказал он, — сделайте милость, думайте, будто Мельницкий был должен вашей матери. Я и без вас возвращу ему деньги, не хочу, чтобы люди трепали имя брата моей невестки. Нижайшее почтение, пан Норский!

Пан Казимеж в бешенстве вскочил с шезлонга и, едва кивнув Корковичу, выбежал из кабинета.

Однако через несколько часов к нему вернулась способность смотреть на вещи здраво.

«Если этому солодовнику, — подумал он, — вздумалось сделать Мельницкому подарок, пусть делает. Мне-то какая печаль! Мельницкий — человек порядочный, сам признал, что должен был моей матери. А ведь он не такой дурак, чтобы ни с того ни с сего дарить четыре тысячи рублей».

Это рассуждение успокоило пана Казимежа. Но, к несчастью, через несколько дней он получил анонимное письмо следующего содержания:

Неистовая ярость охватила пана Казимежа, когда он прочитал это письмо. Стало быть, история с Мельницким уже стала известна в городе? Но кто мог написать анонимное письмо? Наверное, Магдалена Бжеская, которая, видно, надеялась таким способом женить его на себе.

Ухватившись за эту догадку, пан Казимеж поспешил к Мадзе. Если писала она, он ее изобличит, а если не она, за ним останется право требовать почетного перемирия и, кто знает, может, даже удастся стать ее любовником. Однако конец письма пан Казимеж на всякий случай оторвал. Если письмо сочинила не Мадзя, к чему ей знать о Мельницком?

Но Мадзя прочитала анонимное письмо совершенно равнодушно, ничем не обнаруживая намерения женить на себе пана Казимежа. И самое главное, она проговорилась, что узнала почерк Ады.

«Ну, разумеется! — думал пан Казимеж, в десятый раз перечитывая письмо. — Разумеется, это рука Ады! И как я сразу не догадался?»

Придя домой, он достал из стола несколько старых писем Ады, написанных еще в Швейцарии. Почерк был очень похож; видно, аноним даже не очень старался остаться неизвестным.

Как поднимается вихрь, когда налетает циклон, так в душе пана Казимежа от письма Ады поднялся рой воспоминаний. Сколько вечеров провел он у Ады в Цюрихе! Сколько прогулок совершили они по озерам, сколько часов провели наедине в долинах, усеянных обломками скал, у стремительных горных потоков, среди роскошных благоухающих лугов.

А как внимательно слушала Ада его философские и общественные теории. Как она краснела, встречая его, и какой печальной становилась, когда через несколько часов он уходил. И за все это время ни единым словом, ни единым намеком не выдала того, что она и брат уплатили долги его матери!

Значит, Ада уже тогда любила его. Но почему же потом она охладела? Может, из-за неприязни к Элене, которая так играла Сольским?

Но, вернее всего, Аде и ее брату стали известны сплетни об этой истории с Мельницким.

Пан Казимеж возбужденно шагал по комнате, не зажигая огня, хотя уже стемнело. Да, это злосчастное дело с Мельницким погубило его карьеру! Слух о нем распространился среди всех знакомых, проник в салоны, где еще недавно пана Казимежа принимали так любезно.

— Но кто же распустил этот слух? Не Згерский ли? А, знаю!

Пан Казимеж хлопнул себя по лбу; он вспомнил про Котовского.

Вот кто больше всех заинтересован в этом, — Котовский, ведь он хочет жениться на племяннице паралитика, панне Левинской. Это он наябедничал Сольскому, — он ведь его домашний доктор. Он, конечно, рассказывал эту историю каждому встречному, а охотников слушать его могло быть очень много — врагов у пана Казимежа хоть отбавляй.

— Котовский! — повторял он, и ему казалось, что он видит перед собой худощавое лицо и растрепанную шевелюру молодого медика, с которым он когда-то встретился и поспорил у панны Говард. Затем пану Казимежу вспомнилось, как его мать однажды даже поставила ему в пример Котовского, этого мужлана и нахала.

«Недаром он всегда был мне противен! — подумал пан Казимеж. — Ну, уж я ему отомщу. Он испортил мне жизнь, но и я его не пожалею».

С того времени, как Котовский стал домашним доктором Сольских, его дела в Варшаве пошли в гору. Он снял квартиру во втором этаже на одной из главных улиц, открыл кабинет для приема больных и мало-помалу приобретал практику среди людей состоятельных. Вначале его мешковатая одежда и резкое обращение отпугивали пациентов. Но после нескольких случаев удачного лечения все признали, что он необыкновенно способный доктор, а потому имеет право чудить.