Однако, когда она прошлась по улице, на свежем весеннем воздухе, в толпе веселых пешеходов, мысли ее приняли другое направление.

«Но я-то ведь тоже в минуту радости забываю о посторонних. А если это доставило им такую радость, что ж, значит, я поступила правильно. Бедному пану Казимежу уже не надо будет убивать на службе свои способности, и он скорее осуществит свои великие замыслы. А Эля? Что ж? Она как все светские дамы. Уж она-то с ними не растеряется, и пан Стефан будет счастлив. Дорогая пани Ляттер, если бы она могла видеть их радость, она бы непременно сказала мне: „Мадзя, ты хорошая девочка, я довольна тобой“. И дом Сольских оживится, о чем так мечтает Ада. И пан Стефан, этот благородный человек…»

Тут течение мыслей ее прервалось. У нее не хватило духа подумать о будущем счастье пана Стефана.

В конце апреля Арнольды пригласили Сольских и Мадзю на вечер, который должен был состояться в годовщину их свадьбы. Они предупредили, что соберется небольшой круг знакомых, среди которых был и пан Дембицкий.

И действительно, одним из первых, кого Мадзя увидела на вечере, был Дембицкий. Он стоял с озабоченным видом у парадной двери, рядом с хозяином дома. Старика можно было бы принять за лакея, если бы не потертый фрак, который к тому же сидел на нем мешком.

— Пан Дембицкий, что же вы не поехали с нами? — спросил Сольский, поздоровавшись с Арнольдом.

— Да я здесь с семи часов, — скривился Дембицкий, кланяясь всем входящим, хотя они не были с ним знакомы. Старик хотел показать, что ему не чужды светские манеры.

По счастью, Ада Сольская взяла его под руку и прошептала:

— Дорогой пан Дембицкий, вы должны весь вечер быть моим кавалером, даже за ужином…

— Отлично! — ответил он с добродушной улыбкой, — а то я не знаю, что делать в этом хаосе.

Они уселись в уголочке и стали беседовать. Однако Дембицкий уставился вскоре голубыми глазами в пространство и забыл о панне Сольской, что в его жизни вовсе не было необычным явлением.

Тем временем Мадзя, которую ввел Сольский, осматривалась в толпе гостей. Ей помогал в этом пан Казимеж, который сегодня был так любезен, как будто хотел загладить в ее памяти впечатление от последней встречи.

«Какой он хороший! — с восторгом думала Мадзя. — Впрочем, он ошибается, если думает, что я тогда обиделась. Я ведь знала, что это они от радости стали так невнимательны…»

— Посмотрите, панна Магдалена, что за народ здесь собрался, — говорил пан Казимеж. — Вот средних лет толстяки, это разные предприниматели, они делали с моим отчимом большие дела. А вон тот немец, с рыжей бородой и усами, будет устанавливать машины на сахарном заводе пана Стефана.

— А! — прошептала Мадзя, желая показать, что ее живо интересует немец, который устанавливает машины.

— Эти молодые люди, вон тот блондин, инженер, со значком на лацкане фрака, и этот красивый брюнет, доктор, ну, и ваш знакомец, Бронислав Коркович, у которого такой вид, точно он разучивает роль Отелло для театрика на Праге, — это все поклонники моей сестры. Могу вас заверить, все они боготворят ее не из корыстных побуждений, — это народ состоятельный. Эля других при своей особе не держит.

— Нужно ли это, пан Казимеж? — спросила Мадзя.

— Что? Состояние влюбленным? Думаю, что нужно, особенно если барышни красивы и требовательны.

— Я не о том… Нужны ли эти молодые люди, когда есть пан Стефан, — понизив голос, сказала Мадзя.

— А это уж тактика моей сестры и вообще дам, — ответил пан Казимеж. — Это вы, женщины, открыли, что самая прочная цепь для мужчин — ревность. Не так ли?

— Не знаю, — ответила Мадзя.

Пан Казимеж прикусил губы и продолжал:

— А теперь обратите внимание на самую любопытную группу. На этих немолодых и некрасивых дам, господина с седыми бакенбардами и другого с блуждающими глазами. Поглядите, какие они все важные! Это адепты спиритизма, ученики и ученицы пани Арнольд. Бойкая бабенка! Совсем недавно поселилась в Варшаве, а уже в добром десятке домов ножки столов и угольники вещают потустороннюю мудрость. Если бы я не знал, что жена отчима воплощение бескорыстия, я бы сказал, что она сделает состояние. К несчастью, общение с духами моему отчиму стоит, кажется, немалых денег. Легче дать ужин на сто персон, чем устроить один удачный спиритический сеанс!

— Вы смеетесь над всем этим? — спросила Мадзя.

— Ну конечно!

Кто-то позвал пана Казимежа, и Мадзя подсела к панне Сольской.

Раскрасневшаяся Ада лихорадочно играла веером.

— Говорят, пан Норский большой волокита, — сказала она Мадзе. — Он и за тобой ухаживает?

— Нет, — ответила Мадзя, чувствуя, что говорит неправду. — Он описывал мне сейчас собравшихся и безжалостно издевался над спиритизмом.

— Как знать, может, он и прав. Не правда ли, пан Дембицкий?

— А о чем вы говорите? — спросил старик, словно очнувшись ото сна.

В эту минуту к ним подбежала панна Норская в белом платье и еще раз нежно поцеловала Аду и Мадзю. Протянув затем с игривой улыбкой руку Дембицкому, она сказала:

— Чувствую, что после истории с этим несчастным биномом я у вас впала в немилость. Если вы и впрямь сердитесь, что ж, приношу извинения. Сегодня я бы так не поступила, я переменилась, — прибавила она со вздохом. — Когда сам изведаешь горе, понимаешь, что никому нельзя причинять неприятности.

Элена была очаровательна. Она стояла так близко, что Дембицкий слышал запах ее тела, и смотрела на старого математика большими темными глазами. Но он ответил с невозмутимым спокойствием:

— Что вы, сударыня! Да и к чему вам бином Ньютона? Это хорошо как вступление к ряду Тейлора, а так!..

— Ах, чудовище! — воскликнула Ада. — С ним говорит женщина, прекрасная, как небесное виденье, а он, вместо того чтобы глаз с нее не сводить, думает о Тейлоре!

Дембицкий в замешательстве развел руками, не зная, что сказать. Но тут вмешался Сольский, который прислушивался к разговору.

— Пан Дембицкий восхищен красотой панны Элены, но весь свой восторг передал мне, — сказал он. — Так что я имею удовольствие восхищаться вдвойне…

— Только сегодня? — поднимая глаза, спросила Элена.

— Ну зачем же! — ответил Сольский. — Вас просит пани Арнольд по хозяйственным делам.

Он подал панне Элене руку, на которую та оперлась с небрежной грацией, и отошел, бросив мимолетный взгляд на Мадзю.

Но Мадзя этого не заметила. Она сидела, опустив глаза, и прислушивалась к острой боли, которая пронзила ей сердце.

— Как хороша Эленка! — шепнула она Аде.

— Сказать по правде, — ответила ей тоже шепотом панна Сольская, — я не могу с этим согласиться! Есть в ней что-то ненатуральное…

Сердце у Мадзи еще больше сжалось.

«Как скоро баре забывают о своих симпатиях!» — подумала она.

Подошел пан Казимеж и, нежно глядя на Аду, завел с нею весьма утонченный разговор, украдкой бросая взгляды на Мадзю. Но панна Сольская играла веером, отвечала холодно и, воспользовавшись первым удобным случаем, ушла с Дембицким поискать комнату попрохладней.

— Не понимаю, что случилось с панной Адой, — с беспокойством сказал пан Казимеж. — В Швейцарии она была так мила со мной…

— Вы слишком редко ее навещаете, — ответила Мадзя.

— Это потому, что с некоторых пор я заметил в ней перемену. Расположением пана Сольского я тоже не пользуюсь, так что… Ну разве не ясно, панна Магдалена, что отсюда следует? Что я, к несчастью, слишком редко вижу вас…

Когда он говорил, лицо его пылало и глаза сверкали. Мадзя в самом деле была прелестна, молодые люди даже спорили о том, кто красивей: словно выточенная панна Элена, в каждом движении которой сквозило сознание своей красоты, или смиренная и тихая Мадзя, которая думала, что она дурнушка.

В толпе поднялся шум. Седоватый адепт пани Арнольд с жаром доказывал, что медиум сегодня в превосходном расположении и надо попросить его устроить сеанс.