Глава двадцать седьмая
Вести о дочери
Около восьми часов вечера панна Говард позвала к себе Мадзю. Она усадила ее на стул, сама села спиной к лампе, скрестила на груди руки и, уставившись в пространство белесыми глазами, сказала как будто равнодушным тоном:
— Ну, панна Магдалена, о начальнице знаете?
— Знаю, — в замешательстве ответила Мадзя.
— Что муж вернулся?
— Да.
— Что он красавец, что сидел в тюрьме…
— И очень богат, — прибавила Мадзя.
— И что они снова расстались, — продолжала панна Говард.
— Все знаю.
— От кого? Наверно, от Марты. Вот сплетница! Пять минут не выдержит, выболтает.
— Но она умоляла меня хранить все в тайне, — сказала Мадзя.
— Стало быть, мне незачем рассказывать вам подробности, но… Послушайте, панна Магдалена… — поднимая руку, вдохновенно произнесла панна Говард.
В эту минуту в дверь постучались и послышался голос Станислава:
— Пани начальница просит к себе панну Бжескую. Почта пришла.
— Сейчас иду, — крикнула Мадзя. — Наверно, письмо от мамы.
— Послушайте, панна Магдалена, — повторила панна Говард, пригвоздив ее взглядом к месту. — Жизнь пани Ляттер — это новое доказательство того, каким проклятием является брак для независимой женщины.
— Ну конечно!.. Может, я на праздники поеду? — прошептала в сторону Мадзя.
— Ибо пани Ляттер, — продолжала панна Говард, — первая у нас эмансипированная женщина. Она трудилась, распоряжалась, она делала состояние, как мужчина.
— Любопытно знать… — ерзая на стуле, перебила ее Мадзя.
— Да, она была первая эмансипированная, первая независимая женщина, — с жаром декламировала панна Говард. — И если сегодня она несчастна, то только из-за мужа…
— О да, разумеется! Любопытно знать…
— Муж отравлял ей часы труда, муж не давал ей сомкнуть глаз, муж, совершив преступление, замарал ее имя, муж, хоть его и не было здесь, промотал ее состояние…
В дверь снова постучались.
— Мне надо идти, — сказала Мадзя, срываясь с места.
— Идите, панна Магдалена. Но помните, если пани Ляттер, это высшее существо, эту женщину будущего, постигнет ужасная катастрофа…
Мадзя затрепетала.
— Сохрани бог! — прошептала она.
— Да, если ее постигнет ужасное несчастье, то повинен в этом будет ее муж. Ибо муж для независимой женщины…
Мадзя уже выбежала из комнаты, торопясь к пани Ляттер.
«Письмо от мамы! Письмо от мамы! — думала она, перепрыгивая через ступеньки. — А вдруг мама велит приехать на праздники? Ах, как было бы хорошо, мне так страшно оставаться здесь… Бедняжка пани Ляттер с этим своим мужем…»
Она влетела в кабинет и застала начальницу за письменным столом с письмом в руке.
— Ах, Мадзя, как тебя долго приходится ждать! — сердито произнесла пани Ляттер.
Мадзя вспыхнула и побледнела.
— Я опоздала, — сказала она в испуге. — Письмо, наверно, от мамы…
Пани Ляттер нетерпеливо махнула рукой.
— Письмо от Ады Сольской. Не отпирайся. Штамп венецианский, и адрес написан ее рукой.
Мадзя удивилась.
— Я вот о чем хочу тебя попросить, — сказала начальница, — позволь мне прочесть при тебе это письмо… Да ты не волнуйся, — прибавила она, взглянув на Мадзю. — Какой ты ребенок! Я хочу прочесть письмо потому, что от Эленки уже больше недели нет никаких вестей и я беспокоюсь… Ах, как они все меня терзают… Да ты сама прочти, только вслух. Вот нож, вскрой конверт. У тебя руки дрожат! Ребенок! Ребенок! Ну, читай же наконец!
Начальница ошеломила ее своим нетерпением, и Мадзя начала читать, ничего не понимая:
— «Дорогая моя, моя единственная, — писала панна Сольская, — в эту минуту я хотела бы обнять тебя, вас всех, весь мир. Представь себе, какое счастье: Стефек вчера уехал из Венеции, шепнув мне на прощание, что он излечился, а Эля смеялась, узнав об его отъезде! Даже в эту минуту я вижу из окна, как она, окруженная молодыми людьми, катается по Большому каналу с семьей Л. и с барышнями О. Они едут на трех гондолах, а шум подняли такой, точно плывет турецкий флот. Ах, Мадзя…»
Мадзя прервала чтение и посмотрела на начальницу, которая неподвижно сидела за столом.
— Дай-ка мне, — жестко сказала пани Ляттер, вырывая у Мадзи из рук письмо. Раза два она пробежала начало, затем скомкала письмо и хлопнула им по письменному столу.
— Ах, негодяйки! — прошипела она. — Одна убивает меня, а другая этому радуется! Мозг ли у меня вырвали, — крикнула она, — или злой дух вырвал у людей человеческие сердца и вложил им в грудь сердца тигров?..
— Не дать ли вам… — начала девушка.
— Чего?
— Вы так переменились в лице… я дам вам стакан воды, — дрожа всем телом, сказала Мадзя.
— Ах ты, глупенькая девочка! — вспылила пани Ляттер. — Я узнаю, что Сольский оставил Элену, а она в эту минуту угощает меня водой! Негодяй он! А впрочем, чего ему быть лучше моей дочери? Она — чудовище, она! Я ее воспитала, нет, я взлелеяла ее на свою беду, пожертвовала ради нее состоянием, а она, как она платит мне за это? Губит себя, губит будущность брата, а меня вынуждает броситься к ногам человека, которого я презираю и ненавижу, как никого в мире! Ну, что ты на меня смотришь? — спросила она.
— Я? Ничего…
— Ты ведь знаешь, что Сольский был без памяти влюблен в эту проклятую девчонку, а она его оттолкнула! Ты, наверное, знаешь и о том, что я разор… что я в затруднительном положении, что я хочу отдохнуть, отдохнуть хотя бы неделю… А она, она, дочь моя, по минутному капризу, не только разрушает мои планы, но и лишает нас средств существования.
Ломая руки, пани Ляттер заходила по кабинету.
— Боже! Боже! — рыдала Мадзя, чувствуя, что случилось нечто страшное.
Внезапно пани Ляттер, как будто успокоившись, остановилась около нее. Она положила на голову девушке руку и мягко сказала:
— Ну, не плачь, милая, прости меня. Ведь даже лошадь, если ей вонзить шпоры, встает на дыбы. Я вспыльчива, мне нанесли тяжелую рану, вот и я… набросилась. Но ведь это я не на тебя…
— Я не о том, — рыдала Мадзя. — Мне неприятно, мне ужасно неприятно, что вы…
Пани Ляттер пожала плечами и сказала со смехом:
— Что я в таком положении! Не принимай, милая, всерьез мои слова. Я страдаю, это правда, но… меня нельзя сломить, о нет! Есть у меня в запасе средства, которые позволят мне и поднять пансион и дать возможность Казику завершить образование. А Эленка, — сухо прибавила она, — должна пожать плоды своенравия. Не хотела стать богатой дамой, будет после каникул классной дамой!
— Эленка? Классной дамой? — повторила Мадзя.
— Что же в этом особенного? Разве ты не любимая дочка у своей матери, однако же работаешь? Все мы работаем, и Эленка будет работать, это ее отрезвит. Я не могу уже прокормить двоих детей, а Казик должен завершить образование, должен завоевать положение в обществе, потому что в будущем он станет опорой и моей и Элены, а быть может, и других… Вот из кого выйдет настоящий человек.
Мадзя слушала, опустив глаза.
— Ну, ступай, дитя мое, — спокойно сказала пани Ляттер. — Прости меня, забудь все, что слышала, и возьми свое письмо. Это был не стакан, а целый ушат воды, он отрезвил меня. Элена и Сольский! Миллионер и дочь начальницы пансиона, тоже мне пара! Надо сознаться, Элена не чета мне, она не теряет головы и после такой ужасной катастрофы способна сразу же отправиться на прогулку по каналу…
Когда Мадзя вышла, простившись, пани Ляттер скрестила руки на груди и стала расхаживать по кабинету.
«Да, пан Арнольд, я дам тебе развод, — думала она, — но не за пять, а за десять тысяч долларов. Я могу даже благословить вас, но — за десять тысяч. Если тебе хочется обеспечить имя своему ублюдку, то я должна обеспечить карьеру своему сыну. Я не дам испортить его будущность, нет!»
Мадзя вернулась к себе с головной болью и одетая бросилась на постель. В опустевшем дортуаре, кроме нее, были только две ученицы, и те, наговорившись об отъезде, уснули крепким сном.
