Дембицкий перевел дух и отпил чаю из чашки, которую пододвинула ему Ада.

— Теперь представим себе, — продолжал старик, — гористый край на северном полушарии, возвышающийся над уровнем моря примерно на километр и удаленный от моря на несколько сот миль. Допустим, что над этим счастливым краем метеор или комета пересечет земную орбиту ночью. Что же увидят тамошние жители? В середине декабря, часов около восьми вечера, на востоке, в созвездии Рака, появится светлый диск, похожий на полную луну, только побольше. У этой необычной луны обнаружатся удивительные свойства. Наблюдателям прежде всего покажется, что она не движется вместе с небосводом, а как бы застыла невысоко над восточным горизонтом, пока позади нее проходят созвездия Рака, Льва и, наконец, Девы. Но этот неподвижный диск будет очень быстро расти. К девяти часам его диаметр увеличится в два раза, к десяти — в четыре раза, а в полночь он в восемь раз превысит диаметр полной луны. В этот час диск будет так велик, что он составил бы пятьдесят или шестьдесят полных лун, если бы одновременно с его увеличением не происходила быстрая смена фаз. Новая луна, достигнув к восьми часам полнолуния, к девяти станет уже неполной, а к двенадцати будет видна лишь ее четверть. В этой фазе половина новой луны была бы равна двадцати или тридцати обычным лунам. Но и четверть начнет так быстро убывать, что уже к часу ночи на небе останется только огромный серп, который через десять — двадцать минут погаснет. Эти явления будут свидетельствовать о том, что метеор в полночь пересек земную орбиту и полетел дальше к солнцу. Окажись среди обитателей этого благословенного края астроном, он мог бы на основе своих наблюдений сделать расчеты. И тогда он нашел бы, что метеор, равный по величине и массе нашей земле, пролетел мимо нее на расстоянии вдвое меньшем, чем расстояние до луны. Обитатели счастливого края, земляки астронома, видя, что небесное чудовище исчезло, не причинив им вреда, наверняка возликовали бы. Но астроном не стал бы радоваться; он с тревогой читал бы телеграммы, ежеминутно прибывающие из других обсерваторий, расположенных ближе к морю. Расчеты показали бы ему, что это не конец, а только начало и что комета, исчезновение которой так обрадовало его сограждан, пройдя близ земли, оказала на ее поверхность воздействие в семьдесят раз более сильное, чем луна. А луна, как известно, вызывает морские приливы и отливы. В большей части телеграмм из прибрежных пунктов сообщалось бы, что с шести часов вечера наблюдается внезапный, сильный отлив морских вод. Астроном сразу понял бы, что это может означать. Это может означать, что в Атлантическом и Тихом океанах возникли две водяные горы, которые к полуночи должны достигнуть высоты в триста пятьдесят метров при площади основания более десяти тысяч квадратных миль. Спустя несколько часов после полуночи начали бы поступать телеграммы с сообщениями о таком же быстром и необычном приливе, а к утру… телеграммы прекратились бы! Причина этого станет вам понятна, панна Ада, — обратился Дембицкий к Аде, — если я скажу, что в европейских портах прилив обычно достигает высоты в десять метров. Но воздействие метеора на моря было бы в семьдесят раз сильнее, чем луны, и поэтому можно предположить, что в этих портах волны подгоняла бы сила, способная породить водяной вал величиной с Монблан. Вспомните, что морские берега возвышаются самое большее на каких-нибудь двести метров. Добавьте к этому, что такое небывалое волнение длилось бы на морях не часы, а недели, сопровождаясь невероятным испарением воды. А теперь скажите, панна Ада, разве эти неслыханной силы ливни и наводнения не были бы таким же потопом, как тот, о котором говорится в библии? Что стало бы тогда с Центральной Америкой, с Африкой от Верхней Гвинеи до Нижней, с северной Австралией, с островами Индийского океана? Да к чему далеко ходить! Не кажется ли вам, что водяная гора, возникшая в Атлантическом океане, могла бы смыть с лица земли Испанию, Францию, Бельгию с Голландией и прежде всего Англию? Если бы спустя год, после того как успокоятся разбушевавшиеся стихии, кому-нибудь довелось посетить Западную Европу, он поразился бы, найдя лишь обломки материка, некогда полного жизни. И никаких городов, никаких дорог, полей и лесов, никаких людей! Так неужели же, выслушав этот пусть фантастический рассказ, вы, панна Ада, будете по-прежнему утверждать, что в природе нет силы, способной вызвать всемирный потоп и взметнуть воды на вершины гор?

— Тысяча и одна ночь! — пробормотал Сольский, вспомнив восклицание Котовского.

— Из всего этого мне ясно, — сказала Ада, — что пан Дембицкий либо уже стал спиритом, либо станет им. Ведь именно спиритизм рекомендует не отвергать древних легенд, а толковать их с помощью научных фактов.

Дембицкий молча почесал за ухом, а Сольский спросил у Мадзи:

— Быть может, и вы уже стали спириткой?

— Ах, я сама не знаю, кто я и что я! — возразила Мадзя.

Ум ее был в смятении. Она не подумала, с какой целью Дембицкий завел речь о возможном потопе, не обратила внимания на его слова о том, что вера придает людям стойкость перед лицом опасности. В его рассказе Мадзю поразило другое: бренность жизни и недолговечность всего земного.

Попрощавшись с друзьями, Мадзя направилась в свою спальню; ей казалось, что пол колеблется у нее под ногами, а от света уличного фонаря, лившегося в комнату через окно, ее кинуло в дрожь. Девушке почудилось, что на нее уже глядит то самое зловещее светило, которое выплеснет океаны из древнего их ложа и затопит землю.

«Зачем же надо было вызывать все это к жизни из небытия!» — подумала Мадзя.

Как молодое деревцо каждый год дает побеги, которые с течением лет становятся крепкими ветвями и тоже пускают новые побеги, так и в юной душе время от времени начинают бить ключом новые силы, становясь источником многих чувств, стремлений и дел. И как на подрубленной ветви засыхают цветы и листья, так и в больной душе чувства проникаются горечью, силы иссякают, в мыслях воцаряется хаос.

Мадзя хорошо помнила пору своего духовного расцвета; вызвал его обыденный случай — денежные затруднения пани Ляттер.

До этого мир представлялся Мадзе весьма простым. Небо, подобно фону в Рафаэлевой Мадонне, соткано из головок и крыльев ангелов; а на земле толпы людей, словно в день отпущения грехов, предаются труду и молитве. Если кто-нибудь одет лучше или хуже, если кому случается ненароком толкнуть другого, а другому — заплакать, все это мелочи. Прежде Мадзя была твердо убеждена, что это всего лишь случайные и мнимые огорчения. В действительности же сердца человеческие преисполнены благочестия и доброты, и над людской толпой разлито небесное сияние, в котором все склоненные головы и задумчивые лица кажутся схожими между собой.

В этой ровной светлой картине пани Ляттер явилась как бы новым источником света и тьмы, от которого на духовный горизонт Мадзи легли две полосы неведомых ей раньше цветов: пурпурного и черного. С этого времени люди в глазах Мадзи начали отличаться друг от друга. Обезумевшая от отчаяния пани Ляттер, изгнанный ученицами Дембицкий, столяр, бедный учитель и его семья, самоубийца Цинадровский — все эти страждущие, скорбящие, покинутые люди представали перед ней словно одетыми в пурпур. А вот на Иоасю и панну Говард, которые досаждали пани Ляттер, на панну Евфемию, которая загубила Цинадровского, на аптекаря и нотариуса, которые наговаривали на Стеллу, — на всех них, казалось Мадзе, ложилась черная тень.

И все же небо по-прежнему было соткано из ангельских головок и крыльев, а на земле — толпы людей молились о спасении души. Только на фоне золотого сияния, озарявшего землю, кое-где появились красные блики страдания или черные пятна несправедливости.

В эту пору вся мудрость Мадзи, все ее стремления сводились к одному: помогать нуждающимся, нести утешение скорбящим. Семена добра, зароненные в ее сердце, дали всходы, а те, разрастаясь, охватили все человечество, весь мир, одушевленный и неодушевленный.